– А я… не думала, что мы так скоро столкнемся. – Женщина не выпускала из рук картину. – У меня было впечатление, что вы поссорились с братом и куда-то уехали надолго.
– А вот у меня сложилось впечатление, что вы с моим братом очень близко сошлись и еще очень долго нас не покинете! – Издевательская полуулыбка не сходила с лица мужчины.
– Где Валерий? – Александра пыталась не выдать своей тревоги. Она смотрела прямо в лицо собеседнику, говорила сухо и отрывисто.
– Он повез мать в больницу. Вы уже знаете? Эрдель рано утром умер.
– Знаю, – мрачно ответила Александра.
– Вот и ей только что сообщили по телефону. Сразу наступило ухудшение. Она сама решила ехать, все эти дни упиралась. А теперь настояла, чтобы вызвали «скорую».
– Это ужасно. – Внезапно обессилев, Александра решилась положить картину обратно на стол.
Петр проследил за ее движением, настороженно поворачивая голову. Улыбаться он перестал.
– Как видите, я своей миссии, якобы у меня имевшейся, так и не выполнила. – Александра присела в кресло. – В случае смерти Эрделя, как вы считали и как считала ваша мама, к ней должна была прийти я. Но я опоздала… Ее здесь нет, и миссии у меня никакой нет. Сейчас минутку посижу и уйду.
– Зачем же торопиться? – Петр обернулся и прикрыл за собой дверь.
Александра встала, собираясь сказать, что передумала отдыхать и уже уходит. Но женщина онемела, увидев в руке у Петра ключ. Он запер дверь и положил ключ в карман куртки. Александра машинально бросила взгляд на стол и убедилась, что ключ, который передал ей на прощание Валерий, лежит рядом с лампой, как она его и оставила, войдя и бросившись спасать Болдини от яркого света.
– Значит, был второй! – вырвалось у нее.
Мужчина понял, о чем речь, и снисходительно кивнул:
– Конечно, тут все в двух экземплярах, нас же двое братьев, и права у нас на все равные. Но Валера часто предпочитает об этом забывать. Право первенства, знаете. Первородство. Прочие такие дела.
– Хорошо. – Она все еще старалась держаться внешне хладнокровно, хотя ее волнение выдавали и слегка срывающийся голос, и, как она сама чувствовала, искаженное лицо. – Чем я могу быть вам сейчас полезна? Мне лучше уйти.
Петр, словно не услышав, заложил руки в карманы куртки и подчеркнуто неторопливо прошелся по комнате. Не дойдя до Александры двух шагов, остановился:
– Вы удивительная женщина. Вы все время врете и при этом считаете, что я обязан вам верить. Я понимаю еще, когда так поступают недалекие молоденькие дамочки, у которых ветер в голове, которые мужчин считают озабоченными идиотами. Мол, им сам Бог велел врать. Но вы-то не такая. Вы умная. Вас даже Валера зауважал отчего-то.
– Вы ошибаетесь. – Александра тоскливо отвела взгляд. Ей было не страшно, скорее, тягостно оставаться в чужой квартире, в запертой комнате с незнакомым и неприятным человеком. В то, что он способен причинить ей зло, она не верила. Зато остро ощущала исходившую от Петра неприязнь, ощущала, как удушливую, темную волну, то и дело захлестывающую ее, поднимавшуюся все выше.
Мужчина резко, фальшиво хохотнул:
– Ну да, я ошибаюсь. И все же вы пришли к нам, когда умер Эрдель. Зачем? Скажете, это совпадение, я опять ошибся? Вошли в нашу квартиру…
– Дверь была открыта, – поспешила перебить Александра.
– Вошли в квартиру, влезли в чужую комнату…
– Валерий оставил мне ключ! И он обещал, что больше сюда никто не войдет, что ключ всего один! Это его комната, он имел право!
Но ее горячие возражения не произвели впечатления на Петра. Мужчина презрительно пожал плечами:
– Какие у него могут быть исключительные права, не понимаю, ведь квартира наша с ним пополам. Мать ее отписала нам по дарственной. А где и чья комната, в документе не указано. Так что половина этой комнаты тоже моя. Выбирайте любую.
– Я ваших дел не знаю. – Александра судорожно глотнула воздух. От волнения у нее кружилась голова. – Я только хочу забрать свои вещи и уйти.
– Да что тут ваше? – Голос мужчины внезапно повысился и едва не сорвался на истерический визг. – Это барахло, что ли?
Он указал на брезентовую сумку, стоявшую в углу, куда ее и поставила женщина. Картонная папка- портфель, где лежал тщательно упакованный Тьеполо, стояла рядом.
Александра, взглянув на нее, сразу обратила внимание, что пряжка отстегнута. У нее перевернулось сердце.
– Да, это мои вещи, и кто-то их трогал! – воскликнула она. – И я даже не буду спрашивать, кто, второй ключ-то оказался у вас! Мало того, вы картину переставили, со стула на стол, да еще положили прямо на солнце. Она могла погибнуть!
– Небольшая потеря! – фыркнул Петр.
– Для вас-то, очевидно, не великая! А я бы всю жизнь потом работала, чтобы оплатить владельцу убыток!
– Этой картине цена не такова, чтобы всю жизнь из-за нее горбатиться!
Продолжая издевательски улыбаться, Петр подошел к столу и бесцеремонно взял картину. Александра потянулась, чтобы воспрепятствовать, но мужчина уже завладел этюдом Болдини. Держал он его так небрежно, словно у него в руках оказался рыночный натюрморт массового производства.
– Осторожно! – вырвалось у художницы.
– Осторожность требовалась, когда этой старой крашеной тряпке придавали благородный вид, – заявил мужчина, не глядя на Александру, продолжая созерцать полотно, поднесенное к свету. Его губы кривились и подрагивали, на них то и дело мелькала издевательская улыбка. – Но осторожности никто не проявил. Результат? Двое умерли. Что будет с матерью, еще неизвестно, но сегодня она была нехороша.
– Крашеная тряпка? – с трудом выговорила Александра. – О чем вы? Вы имеете представление о том, чья это картина?!
– Это не картина. Это дрянь.
Петр небрежно положил полотно на стол и повернулся к женщине. Его глаза, пугающе узнаваемые голубые глаза Гаева, искрились от злого, еле сдерживаемого веселья, которое испугало Александру больше, чем прямая угроза. Она невольно отступила на шаг. Мужчина улыбнулся открыто:
– Вы очень, очень ошибаетесь, если считаете эту пакость картиной, – продолжал он, поворачиваясь к стоящему на полу портфелю и бесцеремонно извлекая оттуда второе полотно, в небрежно намотанной мешковине. – И эту гниль – тоже.
– Что же это тогда, по-вашему? – слабым голосом спросила Александра. У нее было ощущение, что она оказалась в дурном сне, который развивается по законам кошмара, заставляя снящихся ей людей делать и говорить совсем не то, чего от них можно было бы ожидать. – Это полотна великих мастеров, Джованни Болдини и Доменико Тьеполо. Вы, простите, художник? Искусствовед? Коллекционер? Торговец антиквариатом?
– Я маклер, – холодно ответил мужчина, рывком освобождая картину Тьеполо от обертки и кладя ее на стол рядом с этюдом Болдини. – По бедности, берусь за все, что подвернется, не брезгую самой малостью. При случае, могу продать и картину. Но вот только не эту дрянь! Эту – нет!
И он широким жестом обвел лежавшие на столе картины.
– Уж если вы так смелы, что вернулись, и так глупы, чтобы меня считать дураком, скажите, пожалуйста: вы настаиваете, что перед вами полотна тех самых авторов, которых вы так уверенно назвали?
«Он сумасшедший, – мелькнуло в голове у женщины. Мысль мгновенно заслонилась другой, еще более тревожащей: – Он знает куда больше, чем пытался показать утром, когда играл в дурачка!»
– Разумеется, я в своих словах не сомневаюсь, – ответила она, при этом горько сожалея о том, что позволила Петру занять позицию между собой и дверью. «А то бы я успела схватить ключ со стола, метнуться к двери, отпереть… Нет, не успела бы, он бы не позволил мне убежать! Зачем он запер дверь?!»
– Почему вы сделали вывод, что перед вами картины этих авторов, а не каких-то других? Любых
