– Плохо тебе?! – Хотела нагнуться, чтобы помочь, но не сделала этого… Теперь и ее охватил столбняк.
Смотреть в лицо Сафару было страшно. Это лицо, такое милое при жизни, опухло, потемнело, исказилось до неузнаваемости. Глаза были выкачены так, что уже потеряли сходство с человеческими – в них было что-то звериное. Язык прикушен, рубашка растерзана, в скрюченных пальцах – вешалка с вечерним зеленым платьем – последнее, что оказалось у него в руках в миг смерти. В его полную шею глубоко врезалась удавка – так глубоко, что теперь была почти неразличима…
Она сидела на коробке с кроссовками и повторяла:
– Никуда не пойду. Никуда не пойду!
Абдулла ходил вокруг, пытался потрогать за плечо, что-то сказать, но она даже не поворачивала головы, не поднимала глаз:
– Никуда не пойду!
Ей было страшно, как никогда в жизни. Уйти куда-то с Абдуллой, после того, что услышала от Сафара?! «Я вернулась сюда, чтобы он все мне объяснил… – Стучало у нее в голове. – Вот и объяснились. Яснее некуда. Что делать? Что это значит? Он велел мне уйти от Мухамеда, жить где угодно, но не у арабов… Его убили сразу после нашего разговора. Кто?! Кто-то пришел сюда сразу после нас. Мы никого не встретили в коридоре, когда уходили отсюда. Сколько времени надо, чтобы сделать это?! Войти, задушить, убежать… Минут десять? Пятнадцать? У него было это время, у того, кто сюда пришел. А как он вышел?» Ответ на этот вопрос она уже знала. В комнате было открыто окно, и женщина, вместе с которой она нашла труп, сразу высунулась из окна и завыла: «Ой, я говорила им, что из-за этой лестницы нам придет конец!» Лена тоже подошла (она все делала как во сне), высунулась и посмотрела. Действительно, чуть пониже окна находилась железная лестничная площадка. От нее вверх по стене магазина шла пожарная лестница – на третий этаж и выше. А второй этаж был совсем невысокий, можно было спрыгнуть из окна на площадку, а с площадки на землю, не причиняя себе вреда – даже Лена рискнула бы это сделать. Эта сторона магазина выходила на тихую улочку, зеленую, где не было ни машин, ни прохожих. Потом женщина побежала звать на помощь, кто-то вызвал милицию, под шумок вернулся Абдулла, увидел Лену, сидящую на ящике, услышал страшную новость и застыл, как громом пораженный. Она старалась вообще не смотреть в его сторону. «Скорей бы милиция! – думала она, кутаясь в пиджачок (она вдруг замерзла, хотя день выдался жаркий). – Милиция разберется, Абдулле придется ответить!» И тут же оборвала себя: «А за что ему отвечать? Ты же сама знаешь, что он не делал этого. Но кто это сделал? Клянусь, что кто-то из их шайки- лейки. Ведь его не грабили, деньги все в столе… И он предупредил меня, чтобы не общалась с арабами. И сам боялся Абдуллы. Испугался, когда я сказала, что меня приютил Мухамед. Что-то знал, пытался меня предостеречь. От чего?! Что я сделала? Что-то страшное случится и со мной, если они его убили. Кого убили?! Сафара! Да он мухи не обидел, тишайший, добрейший человек, каких поискать, никого никогда не обманул, не унизил, всем помогал… А его убили. И как убили – нагло, в магазине, рядом с комнатой, где были люди…»
– Как ты себя чувствуешь? – Она услышала вопрос, но ничего не ответила Абдулле. – Хочешь сигарету?
Сигарету она все же взяла. Краем уха прислушивалась к тому, как галдели перепуганные продавщицы в соседней комнате.
– Надо сказать, чтобы ничего не трогали, – через силу проговорила она, глядя на Абдуллу. – Милиция сейчас приедет.
– Нам нужно будет дать показания, – Абдулла как будто обрадовался, что она подала голос. – Ты ничего не заметила?
– О чем ты?
– Ну, получается, мы видели его последними. Я ничего странного не заметил.
– И я тоже.
– В самом деле, ужасно… – пробормотал Абдулла, закуривая и давая прикурить ей. – У него была семья, двое детей… Как я сообщу жене?
– Как-нибудь… – вяло ответила она. И в этот миг ясно поняла, что ничего ни сказать, ни сделать против Абдуллы не сможет. Ведь он был совершенно чист перед Сафаром. Они ушли вместе. Если бы он знал, что в тот миг Сафара душат – разве позволил бы Лене вернуться в магазин? Он ничего не знал… Но как ей сказать милиции, что Абдулла – сволочь, что Сафар его боялся, предупреждал ее об опасности, что Абдулла очень подозрителен, как и все остальные, как Мухамед, как Исса… Что она сможет сказать и сделать?
– Слава богу, милиция! – воскликнула та женщина, вместе с которой они нашли Сафара. Она все это время стояла у двери в коридор и выглядывала наружу. – Идут, приехали!
В тот день мать Инны несколько раз пыталась дозвониться до дочери. Они давно уже не виделись, но отказать себе в ежедневном разговоре по телефону Нана Георгиевна не могла. Она позвонила в полдень, и никто не снял трубку. Следующую попытку она сделала в час дня, потом в два часа… Звонила с интервалом в час, запрещала себе делать это чаще – а как трудно было удержаться! В три часа она окончательно потеряла покой. Дочь возвращалась из своего проклятого клуба на рассвете и, конечно, могла еще спать… Но в таком случае звонки давно должны были ее разбудить! Отключать телефон Инна не любила. В четыре часа, не дозвонившись, Нана Георгиевна решила не вмешиваться в дела дочери. Она давно уже не имела никакого права голоса, ее мнение ничего не решало, к ее советам не прислушивались. Она прекрасно помнила, что дочь перед тем, как окончательно уйти из дома, назвала ее убийцей – на том основании, что мать предлагала ей сделать аборт, когда та была беременна Оксаной. После всего, что они когда-то высказали в лицо другу другу, любые сношения становились в тягость. И зачем ей нужны были эти ежедневные звонки? Ничем хорошим они не кончались. На вопросы Инна редко отвечала, в свою жизнь не допускала ни мать, ни отца… Когда Нана Георгиевна пыталась что-то посоветовать – Инна презрительно отказывалась слушать. Если же мать, вспомнив прежние времена, хотела на чем-то настоять – Инна поднимала крик и бросала трубку. И все же матери необходимо было слышать ее голос хотя бы раз в день.
В шесть часов, когда рабочий день закончился и Нана Георгиевна уселась в свою машину, чтобы ехать домой, она внезапно приняла кощунственное решение. Она поедет к дочери! Поедет туда, где никогда не была – в проклятую квартиру, которую Инна снимает бог весть для чего. Может быть, встречается там с мужчинами, которые осаждают ее в клубе. Может быть, там притон. Может быть, Инна даже не откроет ей дверь. Одно дело – разговаривать по телефону и бросать трубку, другое – бросать оскорбления прямо в лицо друг другу. И все же она решила ехать. Адрес был ей известен.
Она добралась туда через всю Москву, через пробки, через свое нежелание ехать. Сколько раз ей хотелось повернуть, чтобы не унижаться, не подвергать себя подобному испытанию… И когда она поднялась по лестнице и позвонила в дверь под нужным номером, случилось то, чего она боялась – никто не открыл. Она звонила очень долго, потом поняла, что это бесполезно – если бы Инна была дома, она уже подошла бы к двери, хотя бы обменялась с матерью парой слов… «Куда же она делась, куда дела ребенка? – подумала Нана Георгиевна, спускаясь по лестнице. – Получается, что она даже не выспалась, рано ушла из дома, ведь я звонила ей в двенадцать… Раньше двух часов она никогда не уходила, ее можно было застать». Ей пришло в голову, что, возможно, девочка заболела и ее положили в больницу. Мало ли что может случиться с ребенком без надлежащего ухода? Какая из Инны мать?
Женщина спустилась вниз, вышла из подъезда. Как она ни была расстроена и погружена в свои невеселые мысли, она все же обратила внимание на двух полных дам в домашних тапочках, которые сидели на лавке. Волосы одной из них были выкрашены в ядовитый рыжий цвет, голос был зычный, взгляд маленьких бесцветных глазок – донельзя ядовитый. Она что-то шумно рассказывала подруге, а та ахала, складывала губы бантиком и кивала: «Ужас что такое!» До Наны Георгиевны долетели слова: «Сдали квартиру проститутке!» Это было ей как ножом по сердцу – она сразу поняла, что речь идет ни о ком другом, как о ее дочери. Кого еще можно было назвать проституткой, как не Инну – дерзкую, независимую, одинокую девушку с ребенком и такой рискованной профессией? Нана Георгиевна приостановилась, сощурившись на женщин. Те, как по команде, прекратили болтовню и уставились на нее, с интересом рассматривая. Нана Георгиевна и Инна были чем-то похожи. Правда, волосы у них были разного цвета (у матери – рыжеватые), по-разному они держались, красились и одевались, да еще очки Наны Георгиевны… Но черты лица, глаза, высокий рост, подтянутая фигура…
