пятьдесят раз, деточка! Я продала свою душу уже двести пятьдесят раз и что я могу после этого сказать? То, что ты продал столько раз подряд, уже точно не твое.
Лида стояла у плиты, обхватив себя за локти и глядя на мерцающий голубой огонь. В кухне стояли сумерки, света никто не зажег. Из ее комнаты не доносилось ни звука, и на какой-то миг девушке показалось, что все было сном, Алеша не возвращался. И она испугалась, поняв, что радуется этой мысли.
– На самом деле, важен был только самый первый раз, – раздалось тихое бормотание. Лица хозяйки уже не было видно – на фоне окна рисовался только силуэт. – Когда одно и то же повторяется раз за разом, столько раз подряд, то все теряет значение. Это как будто твердишь одно и то же слово, пока оно не лишится всякого смысла! Когда это происходит в двухсотый раз, это уже не грех и даже не проступок. Это уже привычка. Но в первый раз – да. Если я должна в чем-то извиняться, то только в этом. – Она выплеснула в рюмку остатки коньяка. – Говорят вот, что есть вещи, которые нельзя купить. Чепуха! Купить можно все, что соглашаются продать.
Лида выключила газ и молча вышла из кухни. На пороге комнаты она чуть помедлила. Потом осторожно приотворила дверь. Над постелью рубиновым светом горел ночник, который она не зажигала уже давно… Который она не зажгла бы ни за что на свете, предпочитая этому бредовому красному свету полную тьму.
«Он этого не знает. Он ничего не знает ни о моем кошмаре, ни о моем романе, ни о… Ни о чем. Я должна буду все рассказать… В самом деле, должна?»
Лида вошла в комнату, и в первую секунду ей показалось, что здесь никого нет. Она растерянно огляделась, бросила взгляд на кровать… Алеша безмятежно спал – даже дыхания было не слышно.
– Жив или умер? – шепотом произнесла она. – Не знаю. В самом деле, не знаю! Наверное, даже не имею права решать. Каждый должен решить для себя, чего хочет – чтобы он жил или чтобы он умер.
Она протянула руку и погасила ночник.
Новый год чувствовался во всем – даже в крошечной каморке, где коротала время старушка-привратница в компании со своим верным чайником. На крохотном столике стояла маленькая вазочка, в которой красовалась еловая ветка, украшенная серебряной гирляндой. Казалось, будь вазочка буть побольше, а ветка попышнее – для старушки уже не хватит места… Но привратница рассчитала все точно и уютно помещалась в каморке, занимая ее с той же плотностью, как черепаха – свой панцирь. Когда девушка приблизилась, та вопросительно высунула ей навстречу складчатую желтую шею и блестящие черные глазки.
– Вы можете передать это Соколовым? – Лида положила на стол запечатанный конверт.
– А вы поднимитесь к ним, – посоветовала та. – Все дома.
– Сергей тоже?
Черепашка лукаво глянула на нее и доверительно подтвердила, что Сергей тоже. Сверху пошел лифт, и Лида вздрогнула, услышав скребущий звук в шахте.
– Нет, я не буду подниматься, спешу. Позвоните им и скажите, чтобы Сергей спустился за подарком, – она слегка подтолкнула конверт. – С наступающим вас.
И торопливо вышла, опасаясь, что черепашка станет ее уговаривать. Когда Лида закрыла за собой дверь подъезда, привратница тщательно осмотрела конверт. В нем прощупывалось нечто плотное, прямоугольное – наверняка открытка, как справедливо полагала старушка. Но было еще кое-что, странной формы, жесткое и довольно тяжелое. Старушка вертела конверт так и сяк, смотрела его на свет и взвешивала на ладони. Так и не разгадав тайны, она подтянула к себе телефонный аппарат и набрала номер Соколовых, сверяясь с записью в книге.
…Света с матерью заканчивали наряжать елку. Деревце было куплено в самый последний момент, потому что Соколовы никак не могли уяснить, кто именно должен его покупать, и, как всегда, спохватились слишком поздно. Елка оказалась лысой и кривой, другой нельзя было найти ни за какие деньги, и Света искренне расстраивалась, стараясь прикрыть недостатки гирляндами и игрушками.
– Все у нас наперекосяк, – ругалась Света. – И так каждый год!
– Я и готовь, я и елку покупай, я и наряжай, – жаловалась мать, доставая из коробки игрушки. – Ты помогаешь только на словах.
– А этот где? Я слышала, как хлопала дверь, неужели ушел?! – Света бросила гирлянду и отправилась в комнату к брату. – Чем ты занимаешься? Через час придут гости, а ты валяешься в постели?
Но брат не просто валялся – он читал открытку. На Свету он даже внимания не обратил, настолько ушел в чтение.
– Кто тебя поздравил?
– Догадайся. – Он внимательно разглядывал строчки, будто рассчитывал увидеть нечто, написанное между ними симпатическими чернилами. – Это самое странное поздравление, которое я получал в своей жизни. Я бы мог обидеться… Если бы это не было правдой.
– Не поняла. – Света присела на край постели. – Кто тебя обидел?
– Ты когда-нибудь продавала то, чего нельзя продать? – Он лежал, облокотившись на подушку, вертя перед глазами открытку. – Ведь можно продать все, что угодно. В том числе то, что не продается.
– Я даже не понимаю, о чем ты говоришь! Как можно продать то, что нельзя купить? – возмутилась сестра. – Надеюсь, ты не напился раньше времени?
– Значит, ты даже не понимаешь. Папа уже сделал тебе подарок?
– Как и тебе, – фыркнула она. – Все лежит под елочкой.
– И машина снова на ходу?
– Ну разумеется!
– И шубка тебе к лицу?
– Спасибо, – издевательски улыбнулась она. – В кои-то веки дождалась комплимента!
– Не благодари, за все уплачено. Ты когда-нибудь продавала воспоминания?
– Нет, ты рехнулся! – воскликнула сестра. – Ты окончательно рехнулся с тех пор, как сходил к ней в гости! Эта дура даже роман дописать не смогла и теперь в долгу, как в шелку! На что ты рассчитываешь? Пусть они с Алешкой расстались, но тебе все равно не на что надеяться! Неужели ты до сих пор думаешь, что…
Он сделал отрицательный жест:
– Ничего я не думаю, и знаешь почему? Потому что первого числа каждого месяца папа дает мне конверт с деньгами. И кто-то еще получает этот конверт, и теперь я это знаю, и Лида знает, и пока я беру деньги, встречаться мы не будем. И все мы будем молчать, потому что это честная сделка! Только вот что…
Он тряхнул конверт, лежавший на смятом покрывале, и оттуда выпал блестящий ключик в форме сердечка. Из-под подушки появилась потрепанная обезьяна, застывшая в неестественной позе. Сергей вставил ключ в дырку на ее спине, несколько раз повернул и поставил обезьяну на пол. Та дрогнула, кувыркнулась и криво застыла.
– Плати ей или нет, она все равно будет кувыркаться. Она такова, какова есть, потому что когда-то ее купили… А продать ей нечего, в отличие от нас с тобой.
…Стоя перед очередной незнакомой дверью, с пальцем, поднесенным к звонку, каждый из нас делает для себя маленький выбор – уйти или все-таки позвонить? На самом деле выбор может оказаться важнее, ведь мы, задержавшись на перекрестке, ищем путь, которым двинемся дальше. И смутно чувствуем это, и сомневаемся, и все-таки звоним. Тот, кто скрывается за дверью, услышав неожиданный звонок, тоже решает вопрос – отпереть или притвориться, что никого нет дома? И колеблется, и боится, но все-таки отпирает. Мы оба выбрали нашу встречу, и вот стоим лицом к лицу, и вернуться на перекресток уже нельзя…
