очень давно или не существовало вовсе – как древний единый материк Пангея, которым он занимался, – границы реальности для него становятся очень зыбкими.
– И? – осторожно вымолвила Елена, потому что та вдруг замолчала.
– И он может совершить нечто антиобщественное, – с бледной улыбкой закончила Наталья Павловна, будто предлагая принять свои слова как шутку.
Ее улыбка, к слову, не нравилась Елене. Каждый раз, когда женщина улыбалась, ее сухие тонкие губы растягивались, облипая крупные желтоватые зубы, явно вставные. В этот миг Наталья Павловна напоминала экспонат из музея восковых фигур – с желтушным цветом лица, жесткими черными волосами, зубами неестественного вида. Живыми казались только глаза, но это также производило неприятное впечатление, будто они были пересажены с другого лица.
– Кира, наверное, рассказала вам, что отчим ее домогался? – Наталья Павловна не сводила с гостьи испытующего взгляда.
– Это правда? – вопросом ответила та.
Хозяйка тихо, невесело рассмеялась:
– И да, и нет. Впервые она мне пожаловалась, когда ей было всего двенадцать, тогда же у нее стал страшно портиться характер, девочка сделалась просто маленьким чудовищем… И одновременно начала стремительно хорошеть, превращаться в красивую девушку. Я не знала, верить ли ей? Стала за ними наблюдать. Вадим после смерти жены иногда заводил какие-то краткосрочные романы с девицами не самого безупречного поведения. Его можно понять, он был мужчина в расцвете сил, не пил, не курил, каждое утро бегал в парке… Зачем ему было хоронить себя раньше времени? На девиц я закрывала глаза, хотя всегда просила не приводить их в квартиру, где живет девочка. – И задумчиво добавила, будто про себя: – Ну, правда, он меня не слушался.
– Значит, Кира видела, как отчим встречается с проститутками? – не выдержала Елена.
Вопрос не смутил женщину своей прямотой. Та лишь кивнула, продолжая задумчиво смотреть в пространство:
– Да, к сожалению. Вадим просто не пожелал понять, почему это плохо для девочки. Он считал, что все нормально. Он многого не понимал совсем… Не считал важным. Был этаким сверхчеловеком, со своей личной моралью.
– И как сверхчеловек, считал себя вправе приставать к девочке, которая видела в нем отца?
Наталья Павловна, будто проснувшись, широко распахнула глаза и изумленно посмотрела на гостью:
– Что вы! Он к ней вовсе не приставал. Я ведь все выяснила досконально, тогда же, и все эти годы держала руку на пульсе. Ведь это мой долг, я поклялась когда-то ее матери, что Кира не останется без присмотра, и сдержала слово, хотя мне это стоило большой крови… Я все о них знала и могу подтвердить перед кем угодно – Вадим к ней не приставал. Кира это выдумала! Она придавала огромное, абсолютно вывернутое наизнанку значение каждому слову, каждой, самой невинной ласке, которую он себе по- отечески позволял… Она сама сотворила ад, в котором жила, придумала себе роль жертвы, а уж прикрывшись этой маской, закатывала такие скандалы, что чертям становилось тошно! Было даже заявление в милицию… Говорю и сама не верю!
– Так все это неправда? – нахмурилась Елена.
– Это правда для Киры, – ответила женщина, протягивая руку к выключателю. – Потому что она давно живет в воображаемом мире, полном волшебников и чудовищ. Я тоже чудовище в ее глазах, а ведь, если разобраться, родная мать возилась с ней куда меньше, чем я в свое время. Благодарности я не требую, справедливости не прошу… Хотелось бы только, чтобы она меня не оскорбляла, хотя бы перед посторонними… Признайтесь, ведь Кира наговорила про меня такого, что хоть осиновый кол в спину вбивай?
Елена уклончиво покачала головой, и Наталья Павловна снова наградила ее мертвенной улыбкой, так пугающе контрастировавшей с ее живым взглядом:
– Знаю, знаю. Не хотите выдавать девочку – не нужно. Я ведь на нее не в обиде. Наверное, этим и испортила ее, всегда все прощала. Жалко ведь, сирота… И Вадим, как ни крути, не отец ей, а настоящий-то гроша ломаного не стоит… А мать, пока была жива, больше обращала внимания на мужа, чем на дочь, или у зеркала крутилась. Кокетка была страшная, Вадим тратился на нее бесконечно, а ей все было мало!
В мягком голосе женщины зазвучали резкие, презрительные нотки, и Елена снова увидела ее такой, какой, должно быть, Наталья Павловна была в глазах Киры – злой сплетницей, не желавшей пощадить память ее покойной матери.
– Два шкафа с платьями, куча драгоценностей, о косметике и духах я не говорю. Спальня была набита до отказа, и даже после ее смерти я не сумела все раздать и распродать. Идемте, кстати, покажу ее скромную обитель. Там тоже немногое изменилось.
Елена молча последовала за ней и увидела комнату, обставленную мебелью красного дерева. В глаза сразу бросалась огромная, купеческого вида кровать, накрытая ярким атласным покрывалом с золотыми кистями по углам. Кисти спускались на толстый ковер пастельных оттенков, застилавший комнату полностью и глушивший шаги. На окнах висели тяжелые цветастые занавеси на шелковой подкладке, вдоль дальней стены, по обеим сторонам кровати, громоздились темные шкафы с резными дверцами. Рядом с окном возвышался туалетный столик с высоким, в потолок, зеркалом – алтарь чьей-то красоте, на котором давно уже не приносили жертв.
– Маша обставила все антикварной мебелью, – фыркнула Наталья Павловна с таким видом, будто этот выбор уязвлял ее вкус. – Истратила бешеные деньги, гордилась этой дурацкой спальней, как своим самым высшим достижением… И не прожила в ней больше года. Представьте, какая ирония судьбы! Я после ее смерти хотела все продать на аукционе, благо цены тогда резко выросли, но Вадим запретил. Сказал, что он мебелью не торгует и пусть все останется, как было при жене. Сам-то он тут не спал, видели маленький диванчик в кабинете? Там и ютился. Поди пойми – почему? Я думаю, ему эта спальня тоже не нравилась.
– Тут очень красиво все-таки, – сдержанно проговорила Елена. Ей почему-то было неприятно слышать, как критикуют покойницу, будто это было нечестно по отношению к Кире. – И ткани все подобраны с большим вкусом, выдержан восточный стиль начала прошлого века… Я ведь в этом разбираюсь, дизайн интерьеров – моя специальность.
– Вот как? – покосилась Наталья Павловна. – Ну, значит, это я ничего не понимаю.
В ее голосе звучала сдержанная обида, но Елена решила не обращать на это внимания. «Я ведь к ней в подруги не набиваюсь!»
– Скажите, а в шкатулке из слоновой кости в самом деле были такие баснословные сокровища? – неожиданно спросила она, не сводя глаз с туалетного столика.
Наталья Павловна подавилась воздухом и сухо закашлялась, схватившись рукой за горло. Отдышавшись, она подозрительно поинтересовалась:
– А вы откуда знаете?
– Следователь сказал и дал прочитать список украденного. А спросилось как-то само, просто пришло на ум, что эта шкатулка была бы здесь очень кстати.
– Она и стояла как раз там, куда вы смотрите! – Наталья Павловна протянула руку в сторону зеркала. – Здесь Маша просиживала часами, играла, как дитя, примеряла побрякушки. Наряжала и Киру, та с детства привыкла, что драгоценности принадлежат также и ей. Когда Вадим купил ей квартиру напротив, она утащила шкатулку туда. Мое дело сторона, конечно, драгоценности не мои, я их вообще не ношу, не люблю… – Женщина снова закашлялась, мучительно и долго. – Но я всегда считала, что такие ценности нужно хранить в банке, от греха подальше. Меня никто не слушал, и вот результат! Ведь Кирина квартира даже не стояла на сигнализации! Заходи и бери, что хочешь! Это чудо, что ее только сейчас обворовали!
– Если драгоценности пропали, это опять же доказывает невиновность Киры, – задумчиво проговорила Елена, обводя взглядом роскошную, похожую на музейную выставку спальню. Этот интерьер, при всей его мрачноватой, вычурной красоте, наводил на нее грусть. Она никак не могла представить здесь живого человека, молодую красивую женщину, умеющую смеяться, кокетничать, в шутку увешивать драгоценностями маленькую дочь. – Зачем девушке воровать у самой себя?
