Валерий Ильич, кроме всего прочего, был профессиональным игроком в карты, и, скажем так, человеком своего времени. Жил он по очень сложным, формальным и неформальным законам той эпохи. Тем не менее, в плане понимания жизни, отношения к ней, я научился у него, за те годы, что он пробыл нашим директором, наверное, больше, чем у кого-либо. И благодарен ему за это. Согласись, профессиональный картежник обычно, как минимум, не глупый человек.
Немного. И только элита.
Никогда. Потому что, начиная с 82-го года, если не ошибаюсь, в Росконцерте появился просто отдельный кабинет, в котором сидел следователь Мосгорпрокуратуры. Все документы, всю деятельность «Машины» проверяли более десятка раз в год. И мы старались не давать блюстителям законности повода за что-то зацепиться, от чего они, конечно, зверели. В их головах не укладывалось, как у столь известной группы может не быть двойной бухгалтерии и каких-то «левых» доходов.
Первая половина 80-х складывалась для нас отнюдь не просто. Все эти теперешние рассказы о том, как мы «постоянно» появлялись в то время на телеэкране, в «Голубых огоньках», «Песнях года», абсолютное преувеличение. Раз в год «Машину» могли показать по телевизору на заднем плане, то аккомпанирующей Софии Ротару, то старательно закрытой танцующими парами, чтобы нас не было видно. Это называется постоянно? Причем, два раза нас показывали, а еще пять раз – вырезали. И я тебе хочу сказать, что нервов и переживаний это стоило немалых. Мне было обидно, почему, черт возьми, нас, самую популярную группу страны, не показывают по телевидению? Причем, перед каждой съемкой звонил, ведь, редактор программы, просил приехать в студию, и в ответ на наши сомнения убеждал: «Хуйня, пробьем, покажем вас, давайте снимать…»
И, вот, мы снимаемся с разными артистами, под нас выстраивают какую-то декорацию, по окончании съемок все тебя поздравляют, клево, мол, получилось…. За три дня до эфира мне сообщают – первый худсовет прошли, потом второй прошли, а накануне выхода программы ее смотрит Лапин и все накрывается медным тазом.
Как-то мы сидели у Макаревича, выпивали, а на завтра «Машине» предстоял выезд на гастроли в Ярославль. И вдруг выясняется, что у Наиля Короткина, их штатного звуковика, приступ аппендицита. Его увезла «скорая». И группа остается без звукорежиссера. Макар предложил мне: «Поехали с нами». Это был 1983-й год. Меня только-только выгнали, после заметки в «Советской культуре» из ансамбля «Лейся, песня». Я там в последние два года, кроме всего прочего, вел концерты, и авторы статьи упрекнули меня в пошлости и чем-то еще. Забавно, что в той же газете, почти одновременно вышло два материала: один про «Машину» – ругательный, а другой про «Лейся, песню», где говорилось, что коллектив на сцене кривляется в каких-то странных костюмах, а потом еще выходит такой-то-растакой-то ведущий…
Так вот, на предложение Макара я ответил, что не знаю, как всю их аппаратуру включать. Он сказал: «У них есть один знакомый техник-профессионал, мы попросим его с нами съездить. Он все подключит, а ты, как музыкант, будешь уже непосредственно концертным звуком рулить». Ну, я согласился.
Прошел первый концерт в Ярославле, затем второй… У Наиля имелась тетрадка, где были записаны показания всех этих многочисленных пультовых ручек. Сначала я установил все по его записям, послушал, мне не понравилось. Я перестроил все по-своему, барабаны, в частности. Всего у «МВ» в Ярославле было четыре выступления. После третьего, ко мне вечером пришли «машинисты» и сделали официальное предложение войти в штат группы. Оказывается, этот концерт они тайком записали, и разница между тем, как было и тем, как стало, по их словам, показалась им огромной.
Я понимал, что «Машина» выступает много и почти всегда на стадионах. Стать концертным звукорежиссером такой группы мне представлялось новым, интересным делом, и я за него взялся.
С Наилем, конечно, тогда чуть обморок не случился. Он-то себя считал главным и единственным в «МВ», а тут приходит какой-то черт, непонятно откуда, которого он знать не знает и, вроде как, метит на его место. Наиль вернулся в строй, где-то через месяц после моего появления в «Машине», пришел на базу, трясется весь … Я взял бутылку водки, предложил ему посидеть, поговорить и в ходе беседы объяснил: «Наиль, я совершенно не претендую, ни на твои деньги, ни на твой статус. Я – музыкант. Давай, с тобой поделим ответственность. Ты будешь заниматься различными звуковыми эффектами, всякими тонкостями, а я – грубый человек – буду отвечать за звуковой баланс на концертах. Когда будем настраиваться, я всегда у тебя буду все спрашивать и уточнять». Деваться ему было некуда и он, скрепя сердце, согласился. А потом у нас быстро наладился нормальный тандем. Время от времени он всбрыкивал, но лишь потому, что я не участвовал в сборке-разборке аппаратуры. Его это немножко напрягало. Они там, типа, все в поту колбасятся (а в техгруппу «Машины» тогда входило уже 18 человек), таскают ящики и прочее, все подключают и отключают, а я прихожу, покручу ручки во время концерта, и потом ухожу с музыкантами пить водку. Но одним из условий моего согласия на работу в «Машине», как раз и являлось то, что у меня будет статус артиста, а не техника.
Когда я только пришел повторно в «Машину» у меня, так называемая концертная тарификация была выше, чем у музыкантов «МВ» и выше, чем у руководителя группы Андрея Макаревича. Я же работал до этого в нескольких известных профессиональных ВИА. Выходило так, что я получал в «МВ» определенную долю концертного гонорара, наравне с музыкантами, поскольку был оформлен не в качестве звукорежиссера, а в качестве артиста. Мы это нюанс, впрочем, быстро урегулировали. Постепенно артисты в группе стали зарабатывать больше, звукорежиссеры меньше. Но значимость моя оставалась столь же весомой. Мы по этому поводу иногда шутили. В 90-х я, например, написал шариковой ручкой на пальцах левой руки инициалы каждого участника «МВ», в той последовательности, в какой они стояли на сцене: Кутиков, Макаревич, Маргулис, Подгородецкий и большой палец отвечал за кнопку, на которую заведены все барабаны. Левой рукой я управлял голосами, а правой – инструментами. Иногда я сжимал один из своих кулаков кулак и говорил «машинистам»: «Вот вы у меня все где!». Я отдавал себе отчет, что одним неправильным движением руки на концерте могу свести на нет результаты их многолетних репетиций и все испортить. Поэтому старался максимально. Я знал слабые места, каждого музыканта «МВ», знал, где в той или иной песне они обычно совершают ошибки, где не строят голоса…И все это маскировал. Короче, как и договаривались, занимался именно концертной звукорежиссурой, и не вторгался в процесс студийной в записи.
Хотя на каких-то репетициях «Машины», где шла работа над новыми песнями, я присутствовал и даже поначалу, что-то советовал: здесь, мол, можно так вот сыграть, а здесь иначе… Я же на первых порах, после своего возвращения в «МВ», был на две головы выше «машинистов» в плане концертного опыта, и иногда поправлял их: «Ребята, вот так не поют, а так не играют». Я не пытался их учить, просто знал, что некоторые моменты в зале звучат по-другому, нежели в студии и обращал на это внимание. Но, со временем, мои советы они стали как-то немножко отфутболивать, и я решил, что нечего лезть не совсем в свое дело. «Машинисты» выросли из маленьких ребят в самостоятельных творческих людей со своими достоинствами и недостатками, и мое участие в их репетициях потеряло смысл.
С Валеркой мы дружили еще до моего ухода в армию. А, когда я стал звукорежиссером «Машины», он со
