БГ большие деньги. История Борина кончилась не очень ярко и все дверки на тот рынок для нас, к сожалению, закрылись. А попытку пробиться туда, конечно, хотелось сделать. Тогда на Западе был дикий интерес и полная доброжелательность к России, атмосфера была совершенно не такая, как, например, сейчас.
Это, в общем-то, и тогда было понятно. Никаких иллюзий на счет реального покорения Америки я не строил.
Да, мы в те же годы дважды ездили с концертами в Мозамбик, причем не в советском посольстве выступали, а для местных жителей, которые бешено на нас реагировали. Мозамбик тогда был насильно просоветский, и там никаких западных рок-групп не видели, и не слышали. А тут команда из Советского Союза прилетела! Во второй раз мы у них уже в ночном клубе играли. Тоже было довольно экзотично.
Когда в разгар 80-х «Машине» засветила поездка на четыре дня в Японию у меня с Короткиным вышла интересная история. Долгие годы мы с Наилем работали без сучка, без задоринки, а тут Макаревич, среди всеобщего возбуждения от свалившегося на группу счастья говорит мне: «Максим, ты поедешь туда с нами один из звукорежиссеров. Двоих везти дорого, а ты по-английски говоришь. Наиль же не говорит». Я спросил: «Андрей, что берут с собой из аппаратуры?». Он перечислил, и я понял, что с этим справлюсь, но добавил: «Наиль, такого не переживет». Тогда Макар сказал: «решай сам».
Я пошел к Наилю, (а он уже был в курсе, что в Японию берут одного из нас), собрал всех техников, позвал директора группы, Макаревича, и говорю: «Ребята, ситуация такая. Если мне сейчас, вслух, при всех, директор или худрук скажут, что коллективу в Японии нужен именно я, значит, поеду я. Если скажут, что-нибудь другое, мы с Наилем будем решать проблему между собой». Макар ответил: «решайте между собой». Тогда мы взяли монетку, кинули жребий, и выпало лететь Наилю. Он закупил в Японии четыре видеомагнитофона, которые здесь потом продал и обеспечил свое будущее на несколько лет вперед. Я очень ждал, если честно, что он мне какой-нибудь подарок оттуда привезет, хотя бы сувенир. Но Наиль объяснил: денег было так мало, что на подарок мне, как раз, и не хватило. Сейчас мы не общаемся практически, но я видел его на концерте «Машины» в Тушино. Понимаешь, я человек очень хороший, из-за чего и страдаю.
Году в 86-м или 87-м, Юрий Саульский и Игорь Якушенко, два заслуженных композитора, всегда искренне хотевшие нам помочь, поддались на, своего рода, провокацию. Они позвонили мне и сказали: «есть разнарядка сверху, согласно которой вас, как людей с большим концертным и композиторским опытом, могут принять в Гнесинский институт. Вы быстро его окончите, положите в карман дипломы и это снимет массу вопросов. Ты, Андрей, например, сможешь после этого стать членом Союза композиторов». Раньше, ведь, о подобном и речи не шло. Кто ж меня, с незаконченным начальным музыкальным образованием допустил бы до Гнесинки и, тем более, до Союза композиторов? При том, что десятки наших песен распевала вся страна. А тут, опять-таки, перестройка, ветры перемен…Короче, я повелся на эту возможность. Тем более, что давно уже освоил нотную грамоту. Когда в 78-м в «Машине» появились дудки, и выяснилось, что духовики без нот играть не могут, я научился расписывать партитуры. Это оказалось не так сложно.
И вот я пришел в Гнесинский институт, (тогда вместе со мной экзаменовали руководителей известных ансамблей: был Бари Алибасов, еще кто-то, чуть ли не Ким Брейтбург) и эти члены Союза композиторов, дедушки всякие, на приемных экзаменах потоптались на мне по полной программе. «А какое у вас образование? – спросил один из них. – Архитектурное. Та-ак…А вы, значит, песни сочиняете? – Да. А какие? – „Поворот“, „Синяя птица“, „За тех, кто в море“…Они тогда звучали отовсюду. – „М-да…, не слышал, не слышал…Как ваша фамилия-то, напомните? – Макаревич. Ага, понятно. Ну, сыграйте, что-нибудь, молодой человек“. Это был натуральный танец на костях. Я начинаю петь песню „Снег“. „Знаете – говорят мне – у вас очень плохая дикция, мы не понимаем ни одного слова. Можно сначала…“. Я спел тоже самое еще раз, закончил песню и ушел. Они сказали, что о решении комиссии мне сообщат. Сообщили, разумеется, что это никуда не годиться. В школу ему надо, вашему Макаревичу, какой там институт!
Саульский с Якушенко остались в растерянности, и мне тогда смеяться не очень хотелось. Было обидно. Я, ведь, уже был совсем не мальчиком …
Это смахивало на пример из недавнего прошлого, когда нам приходилось участвовать в разных смотрах. Поступает, скажем, установка: все ансамбли страны должны иметь «80 процентов песен советских композиторов в своем репертуаре» и пройти перетарификацию для дальнейшей работы. Я объясняю: «Мы не будем этого делать, не можем. Мы исполняем свою авторскую музыку». Меня вызывает гендиректор Росконцерта Владислав Степанович Ходыкин и говорит: «Я прошу, ты меня не подставляй. Вам и так делаются разные исключения, но есть какой-то предел. Вы можете для этого смотра хотя бы две песни этих советских композиторов подготовить? Две, любые. Ну, не все же у них полное говно. И я вам обещаю, вы их сейчас один раз сыграете, и забудете о них навсегда». Приходилось выкручиваться.
Одна песня считалась обязательной, вторая – на наш выбор. Первой была «День без выстрела на земле» Давида Тухманова. Мы ее сделали акапелльно, на три голоса. А со второй я придумал обратный ход. Нигде же не говорилось, что ее непременно петь надо? Можно просто сыграть. И мы из темы «Если бы парни всей земли» соорудили этакий инструментал, диксиленд. Формально все выглядело хорошо. Вот, один раз в жизни мы это и сыграли, перед пустым залом, в котором сидела комиссия из пяти человек.
До второй половины 80-х мы штурмовали ту же «Мелодию» многократно, и регулярно собирались такие вот комиссии и гигантские худсоветы, во главе с Таривердиевым и прочими и все нам рубили. Заседали-то в них те самые члены Союза композиторов, которые в ужасе понимали, что мы пришли за их деньгами. Вся страна поет не их сочинения, а какой-то самодеятельной «Машины Времени». Рапортички во всех ресторанах заполняются названиями наших песен. Это надо прекратить. Поэтому были даже доносы в ЦК об идеологической вредности творчества «МВ». А на самом деле худсоветчиков волновали только собственные «бабки» и ничего больше.
А зачем? Мы всегда общались с Саульским и Якушенко, царство им Небесное, которые, как я говорил, воспринимали нас лояльно. Саульский был просто хороший мужик, ну и, наверное, играло роль то, что сын его когда-то выступал с нами. А Якушенко слыл продвинутым композитором, поддерживающим все передовое, но, тем не менее, он не забывал иногда нас попросить спеть и записать какую-нибудь его песенку. После всего хорошего, что он для нас делал, мы не могли ему отказать. Исполнили, например, его чудовищную вещь «Багги», блядь, страшно вспомнить…
В 80-х нам так же изредка помогала не согласованность различных ведомств. У кино был свой начальник, у радио – свой, у пластинок – свой. Они между собой не очень обменивались информацией. И из-за этого происходили забавные ситуации. Допустим, полноценный диск впрямую на «Мелодии» мы в очередной раз пробить не можем, но тут объявляют, что фильм «Душа» по зрительским сборам в Союзе попал в число рекордсменов и журнал «Кругозор» выпускает нашу гибкую пластиночку «За тех, кто в море». На «Мелодии» смотрят, ага, прецедент есть. И тут же допечатывают этих мягких пластиночек «За тех, кто море» миллионов сорок!
