А нас туда, на эти рок-фестивали, не очень звали. Возникла новая плеяда советских рок-музыкантов, считавших себя альтернативой всему официальному. Они появились, в принципе, чуть раньше прихода к власти Горбачева, но тогда сидели в полной жопе, а тут все эти рок-лаборатории, рок-клубы и подобные организации стали раскручиваться ужасно. Тогда же, в виде «красной волны» это явление двинулось в США и окончательно развеяло иллюзии американцев, относительно того, что есть русская рок-музыка…
Мы никогда, в общем, негативных эмоций по отношению к рок-лабораториям не испытывали. Наоборот, вспоминали свою молодость, начало 70-х, бит-клуб, эту псевдо-комсомольско-гэбэшную, но единственную структуру, под опекой которой можно было хотя бы друг друга слушать и играть без опасности, что тебя повяжут. Мы туда рвались, и нас не сразу приняли…
А у этих молодых людей середины 80-х, в массе своей, возникла уже какая-то зависть по отношению к нам, которая очень подстегивалась самиздатовскими и перестроечными журналистами. Мол, эти вот ребята из клубов и лабораторий, настоящие, истинные рокеры, а «Машина» и ей подобные – продавшиеся. Непонятно, правда, кому и за что? Помнишь историю, как от московской рок-лаборатории было написано письмо в ЦК партии? Типа, мы, молодые, прогрессивные энтузиасты рок-движения, просим отобрать аппаратуру у толстых, зажравшихся, вроде Стаса Намина и «Машины Времени», и отдать нам. То есть, люди дошли просто до элементарного «стука». И, ведь, в числе прочих, это было подписано Темой Троицким, Сашей Липницким. Я тебе хочу сказать, что мы таких вещей никогда не делали.
Когда мы были молодыми и нас по четырежды в год «закрывали», мы по 2–3 месяца сидели без работы, выдерживали эти сраные худсоветы, читали критические статьи о «Машине», у нас и мысли не возникало накатать «телегу» в партийные органы, например, на «Веселых ребят». Просто у нас головы устроены по- другому. Все чего мы, в конце концов, добились, мы добились сами. Хотите стать лучшими – становитесь. Делайте свое дело. Только не за счет других.
Прошли годы, Троицкий признал свою вину за подпись поставленную под тем письмом, хотя дословно нашего разговора на эту тему не помню. Тёма хороший журналист, интересный, образованный парень, но, мне кажется, он всю жизнь, и особенно в то, советское время, являлся в некотором смысле рабом своего имиджа. Ему нужно было изо всех сил поддерживать свою альтернативность. Помню, я как-то случайно встретил его на концерте Лаймы Вайкуле в «России», и он очень засмущался.
Троицкому всегда очень хотелось играть на гитаре, но поскольку хорошим гитаристом он так и не стал, прямой путь ему был, конечно, в альтернативную музыку. А мне в нашей альтернативной музыке не нравилось лишь то, что люди, пытавшиеся ею заниматься, просто ни черта не умели. Я понимаю любую идею, эстетику, и готов их принять, но хорошо, если они подкрепляются каким-то адекватным исполнительским уровнем, когда все сделано не беспомощно.
В росконцертовский период я в группе отсутствовал и практический не знал, чем занимается «Машина». Так, что-то отдельное доносилось… У меня совершенно иной музыкальный пласт был в то время. И, кстати, сейчас мы из 80-х практически ничего на концертах не играем. Остались «Поворот» и «Свеча», но они еще раньше, на моих глазах создавались. Один раз, во второй половине 80-х, я пришел на выступление «Машины» и охуел, честно скажу. Это, кстати, известная была программа, когда они играли с «Секретом». Во мраке выходили танцоры, человек двадцать, с какими-то свечками (знаешь, как у Ильфа и Петрова «в темноте прошел отряд пожарных»), чего-то там плясали, «машинисты» стояли в костюмах от Славы Зайцева. Причем все эскизы костюмов, видимо, делались на двухметровых молодых орлов. В общем, полный привет, дикое зрелище. Я несколько номеров посмотрел, и меня сдуло из зала. А когда я, несколько позже, вернулся в «МВ», разговоров о нашей концертной концептуальности и нарядах уже, слава Богу, не велось. Менять надо майки, а костюмы…
Женечке очень нравится все, в чем он лично участвует и не по душе остальное. Уверяю, если бы тогда он играл в «Машине», то при той же музыке и сценографии, совершенно иначе оценил бы ту программу. Но Гуля болтался в то время черт знает где, кажется, у Антонова на аккомпанементе, а мы катались с гастролями по всей стране и чувствовали себя абсолютно свободно. Мы получили то, что хотели. Работали в течение полутора лет по отделению с «Наутилусом Помпилиусом», потому что он нам очень нравился. Гастролировали в компании с «Секретом», поскольку это была офигненная команда. Постоянно что-то меняли, пробовали. Когда-то мы выступали в костюмах, сшитых для «Маленького принца», потом я придумал нам серенькие, а-ля «битловские» костюмы. На появлении у нас в программе пантомимы, балета тоже я настоял, после того, как посмотрел шоу какой-то западной группы. Мне такое сочетание показалось клевым, необычным. Речь шла не о привычных эстрадных подтанцовках, а о создании цельных драматургических номеров, вполне оправданных серьезностью некоторых наших песен. По-моему, в Союзе это смотрелось достаточно интересно и ни на кого не похоже. Другое дело, что полноценное воплощение некоторых идей разбивалось о недостаток технических средств. Например, требовался сумасшедший сценический свет и его красивая постановка. У нас же весь свет был самодельным. Наш Сан Саныч Заборовский, дай ему бог здоровья, варил некие фермы, тырил откуда-то «бебики» театральные, тяжеленные. Мы покупали за свои деньги какие-то списанные лампы во Дворцах культуры. Все возилось в трейлере, монтировалось нашими техниками. Наверное, со скидкой на время, и так было неплохо, но, вспоминая о тех конструкциях сегодня, понимаешь, что зрелище было весьма жалкое. Сзади у нас висели восемь контровых фонарей, с боков по четыре и впереди стояли «сишки». Такой вот свет.
Барабаны мне в разные периоды тоже пришлось по всякому собирать. Однажды сложилась ситуация, что я, вообще, остался без инструмента. «Машина» уходила из Росконцерта и, выяснилось, что барабанов у меня теперь нет. Пришлось срочно покупать у знакомых и в магазинах.
