стульями отделяла от остального помещения спинка дивана, обозначавшая границу гостиной. Между диваном и стоящим под углом к нему креслом можно было попасть в кухню. А в противоположном от кухни торце помещения, видимо, располагалась отгороженная занавесями спальня.
Этери быстро и ловко накрыла на стол, выставила сладости, вскипятила воду, заварила чай…
– Прости, мне нужно закурить. Садись. Доскажи про бабушку. Ты говорил, там важны даты.
– Бабушка родилась в 1917-м, это я уже говорил. Двадцать один год ей исполнился в 1938-м. Она успела зачать и даже родить моего отца, но больше ничего не успела. Началась война. Ее любимый муж, новоиспеченный герцог Фарнсдейл, погиб в первом же бою. Она так и не простила матери, что та не дала ей выйти замуж в семнадцать. Высчитала, что смогла бы родить не меньше трех детей, если бы не мать.
– Мне очень жаль, – прошептала Этери, наливая ему чай. – Она так больше и не вышла замуж?
– Нет, почему же? Вышла. Уже после войны. Она же была молода и хороша собой. В ней заметно сказалась грузинская кровь. Я тебя приглашу к себе, если ты не против, тем более это тут рядом. У меня осталось много фотографий. Но второй брак оказался неудачным, они развелись, и детей у них не было.
Этери не знала, что сказать.
– Но она… все-таки прожила интересную жизнь, раз знала столько языков.
– О да, бабушка была… как это называется? A character.
Еще в машине, пока ехали в ресторан, между ними установился особый стиль разговора. Оба переходили с русского языка на английский и обратно прямо посреди фразы, когда не знали какого-то слова или хотели поточнее выразить мысль. Их это нисколько не смущало.
– Оригиналка, – подсказала Этери.
– Верно! Между прочим, ее мать так и не выучила китайский, хотя много лет прожила в Китае. Она была, как ты говоришь, из тех, кто ждет, что все выучат английский. А бабушка не только свободно говорила на нескольких диалектах, когда Мао Цзэдун провел языковую реформу, она стала заниматься и сдала экзамен. Это не принесло ни славы, ни денег, но она хотела быть в курсе. При этом кляла на чем свет стоит председателя Мао, испортившего китайский язык.
– Как ее звали? – спросила Этери.
– Ты не поверишь, но она была твоей тезкой. Ее звали Эстер, Эсфирь. Это означает «звезда». Хотя ты – скорее «эфир». Я даже каламбур придумал: ethery Etery. Эфирная Этери.
– А разве есть такое слово – «ethery»? «Эфирный» будет «ethereal».
– Есть и «ethery». Английский язык богат.
– Ладно, комплимент засчитан. Хотя меня скорее можно сравнить с ленточным червем, – неожиданно желчно заметила Этери.
– Тогда давай мы будем парой ленточных червей, – осмелился Айвен.
Этери рассмеялась. С ним было легко. Весело. И не надо бояться впасть в истерику. Интересно, он женат? Спросить? Неловко. А вдруг он гей? Среди англичан много геев…
Этери поняла, что ей ужасно не хочется, чтобы
– Как бы то ни было, – вернула она разговор в прежнее русло, – в Грузии Этери очень популярное имя. У нас есть эпос – «Этериани».
– Я слышал, что есть опера «Авессалом и Этери», но не знаю, в чем там дело. Это что-то вроде «Ромео и Джульетты»?
– Скорее что-то вроде «Тристана и Изольды». Вариантов множество, но суть сводится вот к чему: Этери была бедной пастушкой, сиротой и при этом немыслимой красавицей. В нее влюбился царевич Авессалом. Моего отца так зовут, – добавила Этери. – Он художник. Авессалом Элиава.
– Прости, я знаю только одного художника Элиаву, – кротко извинился Айвен. – Его звали Александром.
– Это мой дедушка. Папе ужасно обидно, что дед его затмевает. Ладно, это ты меня извини, я отвлеклась. Итак, Авессалом насмерть влюбился в Этери. Она в него, ясное дело, тоже. А его отец, царь, страшно разгневался: у Авессалома уже есть невеста, царевна из соседней страны, они обручены с колыбели. Из-за Этери вспыхнула война с соседним царством. И был у царя хитрый и коварный визирь Мурман… Ты понимаешь, что такое визирь?
Айвен кивнул.
– По-английски так и будет – vizier. И что же дальше?
– Мурман тоже безумно влюбился в Этери и пообещал царю, что колдовством освободит царевича от любви к ней, но при условии, что Этери достанется ему. Царь пообещал. Мурман пошел к колдуну и в обмен на свою бессмертную душу достал страшную отраву и противоядие. Он подсыпал отраву Этери, и она заболела. Не просто заболела, она запаршивела, все тело покрылось червями. Стоило оторвать одного, как на его месте вырастал клубок новых. Мурман объявил, что вылечит Этери, если она расстанется с Авессаломом и будет принадлежать ему, Мурману. Но Авессалом так и не разлюбил Этери, даже несмотря на уродство, а узнав, что им придется расстаться, умер от горя. Этери покончила с собой. Царь, тронутый такой великой любовью, приказал похоронить их рядом, но Мурман закопал себя в землю живьем между ними. Даже после смерти он не дает влюбленным соединиться. На могиле Авессалома растет роза, на могиле Этери – фиалка, они тянутся друг к другу, но на могиле Мурмана вырос колючий кустарник, вставший живой изгородью между Авессаломом и Этери.
– Красивая сказка! – Айвен поставил на блюдце допитую чашку. – Кстати, об опере. Хочу пригласить тебя в Ковент-Гарден. В любой день. Скажем, завтра или послезавтра?
– А мы достанем билеты?
– У меня ложа. – Айвен извлек телефон и вошел в Интернет. – Так, завтра «Норма». Послезавтра «Золото Рейна», потом… они всю тетралогию поставили, так что до конца недели – сплошь Вагнер.
– Прости, я не люблю Вагнера.
– Значит, пойдем на «Норму»? Голоса хорошие.
– Пойдем.
– Заметано, как у вас говорится. Можно мне посмотреть твой дом? Я вижу, у тебя тут картины…
– Конечно. – Этери приглашающим жестом повела рукой по воздуху.
Он выбрался из кухонной зоны и обошел кругом всю комнату.
Трехстворчатый платяной шкаф с зеркалом во весь рост, книжные полки, рабочий уголок с письменным столом и компьютером, красивый резной шкафчик с пазами для винных бутылок и весьма впечатляющая винотека. Все устроено разумно, компактно, как он сам устроил бы, будь это его дом.
Айвен принялся рассматривать фотографии. Одна стояла на письменном столе, другие висели в рамочках на стенах. Двое очаровательных мальчиков, один с черными, другой с золотыми волосами. Ее дети… Но он отметил, что ни на одном из снимков нет мужчины. Только дети да лохматые черные собаки. Ему очень хотелось спросить об их папе, но как-нибудь ненавязчиво, а в голову ничего не приходило. Он не знал, что уже решил эту проблему, пригласив ее в оперу, и что ждать осталось совсем недолго.
– Прелестные малыши! – сказал он вслух.
– Когда спят зубами к стенке. – Этери подошла к нему. – А на самом деле сущие черти. Вот это Сандро, а это Нико.
– Сандро – это в честь дедушки?
– Да. Нико тоже в честь дедушки, маминого отца.
– Я вижу, у тебя тут ньюфы… Целых двое!
– Мать и сын.
– Сейчас попробую вспомнить… – Айвен прикрыл глаза, вспоминая. – У Байрона есть эпитафия ньюфу. Этот несчастный ньюф заразился бешенством. Байрон ухаживал за ним до самой смерти, не боясь, что пес его укусит. – Запрокинув голову и по-прежнему прикрыв глаза, он начал декламировать:
