израсходовано на текущие проценты и дивиденды, а также на частичный возврат Игорю его денег (пока что втайне от Ансимовых). Именно поэтому Быстровы не начали углубленный допрос, по глазам было видно, что ситуацию они видели глубже, чем Артур. Но это временная передышка. Через несколько дней, если ситуация никак не разрешится, Владимир поделится своими опасениями с компаньонами.
(Странно, но Алексей сообщил всем остатки по одному только Техноснабу, упустив из виду другие наши конторы в количестве трёх штук, на которых тоже должны были оставаться деньги, и которые тоже, как на Техноснабе, отсутствовали).
Доехав до Исаакиевской площади на такси, я пошёл в сторону банка. Я увидал Исаакиевский собор, гостиницу Астория, набережную Мойки, Мариинский дворец, вспомнил, что иду по Исаакиевской площади — площади-мосту, самому широкому в Петербурге, а может даже, во всей России, мосту. И эти привычные предметы внезапно показались мне необычными. Мои ноги вдруг отвыкли от мостовых, по которым я так часто и так долго ходил — то отяжелевшим шагом, когда был грустным или усталым, то более лёгкой походкой, когда думал о чём-то приятном или забавном. Город, вздымавший в серое небо свои купола и разноцветные крыши, казался мне чужим и далёким, полуреальным, не столько городом, сколько миражом города. И этот мираж всё сокращался. Люди и предметы представлялись мне далёкими и маленькими. Двое иностранцев, группа студентов, охранник бизнес-центра, попавшиеся мне навстречу, прошли мимо меня, словно на экране кинематографа, настолько казались они мне нереальными, живущими в какой-то другой жизни.
Поддавшись на несколько минут этим странным ощущениям, я опомнился.
«Ну вот, — подумал я, — город, где я прожил пять лет, вдруг показался мне чужим, потому что я собираюсь отсюда уехать на несколько дней, но что-то мне подсказывает, что дата возвращения остаётся открытой. Этот город утратил для меня свою реальность. Он больше не существует, поскольку перестал быть моим городом. Он пустое видение. „Город, которого нет“. И причина в том, что находящиеся здесь многочисленные и существенные предметы интересовали меня в той мере, в какой они меня касались. Как только я отдалился от них, они вышли из круга моего восприятия. Словом, и эти здания, и река Мойка, прикрытая подо мной площадью, перечеркнутая далеко впереди на уровне Гороховой улицы серой полоской моста и пропадавшая в том лабиринте гранитных набережных, необъятном нагромождении крыш, колоколен и куполов, имя которым — Санкт-Петербург; весь этот многолюдный город я ставил в связь только с одним собой и считал существующим только для меня одного. И если я уеду, он испарится. Я не подозревал, что мой разум доходит до такого безумия в своей субъективности. Не знаешь сам себя и можешь быть чудовищем, даже не подозревая этого».
Так я анализировал, обнаруживая примерную искренность. В два часа я зашел во Внешторгбанк — на автопилоте, по привычке, и поинтересовался у операционистки насчет движения денег. Она сообщила, что на корсчете висят два миллиона рублей, поступившие от Управления Октябрьской железной дороги. О которых компаньоны пока не знали.
«У меня есть ровно полдня!» — обрадовался я, восприняв это как удачу, за которой обязательно последуют другие более значительные события.
(Обычно исполнители с Октябрьской ж-д информировали Владимира о денежных переводах через полдня-день после того, как их бухгалтерия проведёт платёж. И я подумал, что если мне повезёт, они позвонят ему завтра, когда я уже уеду, а уж там в Волгограде я обязательно что-то решу).
Пропечатав платёжку, я вышел из банка в хорошем расположении духа. На завод доехал на такси, быстро добежал до офиса и вручил платёжку Алексею. Артур с Владимиром уже уехали.
— Присядь! — сказал Алексей.
Я сел на стул.
— Ты знал, что у тебя проблемы с твоим «святым Иосифом». Какого хрена ты загнал в Волгоград все наши деньги? Ты уверен, что ты их быстро вытащишь? Что он там задумал? Какие у него подвязки? Что он хочет? Арест счета — это же его рук дело, я правильно понимаю?
Тщательно подбирая слова, я отвечал на эти и множество других вопросов. Я порадовался за свою дальновидность: если бы история про «угрозу Иосифа Давиденко» не была в своё время рассказана, то моё сегодняшнее объяснение не прошло бы так гладко.
Когда я, ответив на все вопросы, проходил мимо Игоря, уткнувшегося в свой журнал, то почувствовал что-то наподобие стыда — пожалуй, первый раз в жизни. Ведь это он меня привёл в эту компанию, выступив гарантом, и если со мной возникнут проблемы, с него как с гаранта спросят.
«У меня есть две-три недели. Потом — всё…».
Так думал я, покидая офис.
Приехав домой, я пообедал и стал собираться в дорогу. Мариам не на шутку встревожилась — такой у меня был обреченный вид. Она знала о проблемах лишь в общих чертах и стала меня допрашивать, насколько всё серьёзно. Я спокойно ответил, что всё очень плохо, и она поразилась моему спокойствию, решив, что я сломался и спросила:
— Что ты задумал? Ты никогда такой не был. В тебе всегда была уверенность, ты даже в трудных ситуациях говорил, что всё в порядке. Сейчас ты выглядишь так, будто тебя повели на расстрел, как будто ты пришел попрощаться…
Я внимательно посмотрел в глаза жены, где с некоторых пор притаилась какая-то дума. Она была права. Во мне что-то сломалось, я устал бороться. В моих действиях чувствовалась вялость, в мыслях — безнадёжное уныние. Моральная болезнь, затаившаяся внутри, стала делать успехи под влиянием жизненных невзгод, и чуткая Мариам не могла этого не заметить. Она дала мне какие-то новые таблетки — транквилизаторы-антидепрессанты, я послушно положил их в портфель, но решил, что принимать их не буду.
В десять вечера я отправился на вокзал.
Глава 94,
О том, какие действия мне пришлось предпринять, чтобы оправдаться перед компаньонами
Прибыв в Волгоград, я первым делом отправился к святому Иосифу. Он встретил меня полушутливым ворчанием:
— Давненько не виделись. Что-то никто ко мне не ходит, передачки не носит…
Я передал ему 60 тысяч рублей и пообещал «в скором времени» занести остальное. Он с лёгким удивлением посмотрел на непривычно тонкую пачку банкнот и спрятал деньги в тумбочке.
У меня была к нему единственная просьба, но предисловие к ней было очень длинным — я рассказал о том, как идёт подготовка к тендеру, что на Сименсе всё схвачено и Вебер даст нам лучшие условия, так что конкуренты в пролёте, и в довершение пожаловался на Югмедсервис — что они шастают по моим клиентам, пытаясь переманить их на свою сторону. Я попросил старого седого полковника, чтоб нахлобучил бунтовщиков, и без них проблем хватает.
Улыбаясь открытой, искренней улыбкой, святой Иосиф отвечал:
— Да не конкуренты они тебе! Я держу их под контролем. Ковыряются потихоньку, ничего серьёзного. После твоей жалобы приструнил я Расторгуева, не работает он там больше.
Я сделал вид, что поверил в эту ложь. На самом деле никто Расторгуева не увольнял, он сам ушёл. Марина кантачила с некоторыми сотрудниками ЮМС, которые рассказали, что Паперно совершил какой-то промах, а виноватым перед Давиденко выставил Расторгуева, и тот ушёл, громко хлопнув дверью. Также выяснилось, что на Совинкоме в ноябре прошлого года всё произошло точно так же: Паперно принял решение ссудить Юнитексу 250,000 моих денег, а когда я учинил разборку и наехал на Расторгуева как на исполнительного директора, он призвал Паперно к ответу, мол, давай вместе отдуваться, но тот умудрился улизнуть, и Расторгуеву пришлось отвечать одному. В итоге он был уволен, а Паперно вышел сухим из воды.
Меня обрадовало, что святой Иосиф держит возле себя Паперно, который подставляет всех вокруг, и, очевидно, сам Иосиф не станет исключением и еще хлебнёт дерьма с этой крысой. Мои эмоции отразились
