Главный исследователь засунул руки в боковые карманы униформы и обратился к своей жене. Его манера напоминала обращение к пастве с кафедрального возвышения:
— Несмотря на то, что задействованных в одно и то же время кораблей редко бывает больше десятка, за четверть века человечество умудрилось исследовать около трехсот похожих на Землю планет. На них, Энид, иногда находили формы жизни, иногда нет. Но нигде не могли обнаружить существо, которое было бы хоть немного разумнее шимпанзе. И вот эти создания с Клементины. У нас есть причины предполагать, что они обладают разумом, идентичным разуму человека. Но наиболее убедительный довод — это… э-э… устройство, предназначенное для межпланетных путешествий…
— Но тогда зачем делать из этого тайну? — спросила Энид. — Существуют элементарные тесты для подобных ситуаций, почему бы ими не воспользоваться? У этих созданий есть письменность? Они разговаривают друг с другом? Соблюдают они между собой какие-то правила? Способны ли они повторить что-то или объясняются жестами? Воспримут ли они элементарные математические концепции? Каково их отношение к произведениям искусства и, разумеется, существуют ли у них свои виды творчества? Как они…
— Да, да, моя дорогая, мы с тобой полностью согласны: существуют тесты. Я не сидел сложа руки во время полета и провел их.
— Ну и что же? Каковы результаты?
— Противоречивые в том смысле, что оказались неэффективными и неполными — одним словом, слишком углубленными в антропоморфизм. Это как раз то, в чем я сейчас пытаюсь разобраться. Пока мы не определим точнее степень их разумности, мы не сможем начать общение с ними.
— Но в то же время, — прибавил Пазтор, — вам будет очень сложно определить уровень их развития до установления контакта.
Эйнсон отмахнулся от такого довода жестом практичного человека, отвергающего софизм.
— Сперва нам необходимо определить их разум. В природе существует такой маленький паучок argyoneta aquatica; обладает он разумом, потому что может сплести ныряющий конус и жить под водой? Нет. Очень хорошо; теперь, эти неуклюжие создания, возможно, не более разумны лишь из-за того, что могут построить космический корабль. И в то же время они могут быть настолько высокоразвиты и быть продуктом такой древней цивилизации, что все, над чем у нас работает сознание, они получают через наследственность или подсознание, освобождая сознание для размышлений над другими предметами — причем способы размышления находятся за пределами нашего понимания. Если это так, то общение между нашими видами практически невозможно. Помните, насколько просто одно из словарных определений разума: «Обмен информацией», а если мы не будем получать информацию от них, а они — от нас, то мы вправе охарактеризовать ВЗП как неразумных животных.
— Все это для меня ужасно запутанно, — сказала Энид. — Теперь ты все так усложнил, а в твоих письмах все было так понятно. Ты говорил, что эти создания попробовали заговорить с вами с помощью всяких хрюканий и свистов; ты говорил, что у каждого из них по шесть замечательных рук; ты говорил, что они прибыли на, как там ее… на Клементину в космическом корабле. Определенно, ситуация ясна. Они разумны, не на примитивном уровне животных, а достаточно, чтобы создать цивилизацию и язык. Единственная проблема — это перевести их шумы и свисты на английский.
Эйнсон повернулся к директору:
— Но ты-то понимаешь, что это не так просто, да, Михаил?
— Брюс, я прочел все твои сообщения. Я знаю, что они — млекопитающие, с дыхательной системой и пищеварительным трактом, похожим на наш собственный; с мозгом, по весу близким к человеческому, обладающие руками, способные воспринимать мир так, как воспринимаем его мы — теми же основными чувствами. Если откровенно, Брюс, я понимаю, что выучить их язык или научить их нашему будет непросто, но мне все же кажется, что ты преувеличиваешь сложности.
— Серьезно? Подожди, понаблюдаешь за этими ребятами какое-то время, и у тебя создастся иное впечатление. Говорю тебе, Михаил, я пытаюсь представить себя на их месте, и, несмотря на их отвратительные привычки, я испытываю сочувствие к ним. Но единственное мое ощущение среди моря разочарований — это то, что, если они вообще обладают хоть какой-то долей разума, они должны иметь совершенно отличные от нашего представления о мире. Действительно, представь себе, они… — он показал стоявших за стеклом существ, — держали себя со мной совершенно равнодушно.
— Посмотрим, что скажут лингвисты, — сказал Пазтор. — И еще, Брайан Латтимор из Американской космической консультативной службы — очень сильный человек, надеюсь, что тебе он понравится, — завтра прилетает из Штатов. Думаю, что его мнение будет полезным.
Это не было утешением для Брюса Эйнсона, он решил, что для него на сегодня достаточно.
— Десять часов, — сказал он. — Уже время, Энид, пора домой. Ты знаешь, на Земле я придерживаюсь режима. Вечер был очень славный, Михаил. Увидимся в конце недели.
Они радушно пожали друг другу руки. Побуждаемый одной из причин всех своих несчастий, которая не давала ему подняться выше своей нынешней синекуры, Михаил полюбопытствовал:
— Кстати, дружище, что такого натворил Альмер с этой девчонкой, что ты вышел из себя и выгнал его из дома?
Брюс почувствовал во рту гадкий привкус кирпичной пыли.
— Ты бы лучше поинтересовался у него самого. Вероятно, он удовлетворит твою любознательность. Мы с ним больше не видимся, — сдержанно проговорил он. — Но разберемся с этим сами.
Челнок внутрирайонной линии устремился в темноту, неуверенно цепляясь за нитку рельсов.
Энид закрыла глаза и пожалела, что не проглотила антивом перед тем, как отправиться в путь. Она была плохим путешественником.
— Тебе бы следовало позаботиться, — сказал ей муж.
— Я не подумала, Брюс.
Помолчав, Эйнсон спросил:
— О чем вы разговаривали с Михаилом, пока я ходил за шалью?
— Я не помню. О ерунде какой-то. Почему ты спрашиваешь?
— Сколько раз вы виделись, пока я был в полете?
Она вздохнула. Шум проносящегося торопливым потоком ветра поглотил этот негромкий звук.
— Ты всегда меня об этом спрашиваешь, Брюс, после каждого путешествия. Перестань ревновать, или ты действительно подкинешь мне эту идею. Михаил очень милый, но для меня он ничего не значит.
Перемещаясь над пригородным Лондоном, челнок доставил их на большой закругленный выступ Внешнего Кольца. Эта часть недавно отстроенного терминала была заполнена народом, так что они хранили молчание, пробираясь к экспрессу, который доставил бы их домой. Но в монобусе молчание для обоих стало тягостным. Каждый чувствовал себя неуютно от молчания другого, боясь невысказанных мыслей.
Энид заговорила первая:
— Я очень рада, что наконец-то и ты добился успеха, Брюс. Нам нужно устроить вечеринку. Я ужасно горжусь тобой, ты знаешь!
Он погладил ее по руке и примирительно улыбнулся, как мы улыбаемся, прощая ребенка.
— Боюсь, что времени для вечеринки не будет. Теперь начнется настоящая работа. Мне надо будет целыми днями находиться в зоопарке, консультируя команды исследователей. Едва ли они справятся без меня.
Она смотрела перед собой. В действительности она не была разочарована, ей следовало ожидать такого ответа. И даже теперь, вместо того чтобы демонстрировать гнев, она пыталась говорить с ним приветливым тоном, задавая один из своих глупых «научных вопросов»:
— Мне кажется, ты очень надеешься на то, что эти существа заговорят с нами?
— Похоже, что правительство совсем не в таком восторге, как я рассчитывал. Конечно, я понимаю, эта гнусная война… В конце концов, ведь могут возникнуть вопросы куда более важные, чем языковой фактор.
Она уловила какую-то неясность в его словах, что бывало, когда он в чем-нибудь сомневался.
— Какие еще вопросы?
