– От водки, кроме пользы, никакого вреда, – заметил старый фельдшер. – Раны у них смертельные, а так хоть без мучений отошли. Гляньте, какие осколки.
Действительно, крупные осколки авиабомбы искромсали тела. Острые куски металла глубоко увязали в груди, ломали ребра, кости рук и ног. Гимнастерки и брюки раненых покрылись коркой запекшейся крови, солома на подводах слиплась бурыми комками. Умело наложенные дядей Захаром повязки и жгуты мало чем помогали, особенно при попадании осколков в грудь или живот. Хоронить людей не оставалось времени. Комбат повел колонну вниз по балке к берегу Дона. Последним спускался лейтенант, начальник разведки. Верхом на хорошем жеребце, который прибился к нам по пути. Лейтенант, смелый, уверенный в себе парень моего возраста, выполнял распоряжение комбата слишком старательно. Он глядел с высоты седла на торопившихся людей, даже усмехнулся, когда кто-то в спешке упал. Автомат на плече висел вниз стволом, рядом переступало с ноги на ногу его отделение, крепкие ребята-разведчики, лучшие из всех.
Лейтенант должен был прикрывать батальон в случае прорыва немцев. Разведчики имели автоматы и пулемет Дегтярева. Они бы прикрыли, но враги избегали встречных боев и берегли своих солдат. Пара стремительных «Мессершмиттов» вынырнула из-за холма со скоростью 150 метров в секунду. Четыре бомбы рванули одна за другой, сбросив командира разведки на землю. Конь бежал следом за нами уже без седока.
Уцелевшие разведчики поднимали на руки раненых. Правило не оставлять товарищей обернулось против них. «Мессершмитты», совершив крутой разворот, снова пошли в атаку. Они били по кучке людей из спаренных носовых пулеметов и крыльевых пушек, предназначенных для борьбы с нашими истребителями. Однако ни старые И-16, ни новые МиГ-3 в воздухе тогда не появлялись, огонь пушек и пулеметов обрушился на отделение разведки.
Черный день для батальона. Ночью погибла вторая рота, а утром отделение разведчиков. Они остались лежать возле своего командира. Пулеметчик изготовил к стрельбе «дегтярев», но воспользоваться им не успел. Когда собирали оружие и уносили в балку тела, кто-то случайно нажал на спуск. Короткая очередь прозвучала, как салют разведчикам. Они вместе уходили на задания и вместе погибли.
– Какие ребята, – сокрушался комиссар. – Все орденов заслужили, надо их похоронить как следует.
Он приказал нам привезти тела умерших от ран бойцов второй роты. Мы отправились за ними вместе с Гришей Черных, Ваней Погодой и ездовым на бричке. На дороге творилось непонятное, ее сплошь запрудили беженцы. Основная масса людей двигалась на юго-восток. Навстречу им шли люди из других районов Сталинградской области. Дело в том, что второго августа немцы совершили мощный рывок от Ростова и продвинулись на юге еще глубже. Два встречных потока обтекали друг друга, сталкивались, не давая пройти.
– Куда прешься?
– Куда и все. От немца убегаем.
– На севере тоже немцы.
– Не может быть!
Люди понимали, что возможен любой исход. Фрицы прорывались и на севере и на юге. Начинали оживленно обмениваться новостями и слухами. Иногда толпа шарахалась за теми, кто говорил убедительнее, затем разворачивались в противоположную сторону. Немецкие летчики снижались до ста метров, иногда стреляли, но чаще распугивали людей форсажем, увеличивая мощность двигателей. Объектов для бомбежек хватало. Бомбы летели на берега реки, где скопились воинские части, на артиллерийские позиции и технику.
Самолеты не помешали нам погрузить на повозку тела бойцов второй роты. Со злостью увидели, что сапоги и ботинки стащили. Сапог у одного из десантников не снимался и застрял на пятке. Знакомый мне боец без одной ноги также лишился после смерти левого ботинка. Ваня Погода возмущался:
– Крохоборы! Единственный ботинок сперли.
Ездовой рассудительно заметил, что люди истоптали обувку и разувают мертвецов не от хорошей жизни. Ваня не успокаивался и обругал беженцев, проходивших мимо. Те не оставались в долгу, обозвали нас трусами, завязалась сварливая перепалка, в которую включился Гриша Черных. Я оборвал обоих. Мне попался на глаза рослый светло-рыжий боец, чем-то похожий на Ваню Погоду. Приказал ему подойти и строго спросил, откуда он. Рыжий назвал номер полка, но где сейчас полк, не знает. Все растеряли друг друга при бомбежке.
– Нас три человека. Вон орлы стоят, меня ждут.
Орлы переминались, ковыряли семечки из подсолнухов и ждали, когда я отпущу их товарища. Оба бойца имели винтовки и противогазные сумки, набитые подсолнухами. Во рту выступила слюна, очень хотелось есть. Сначала намеревался отобрать подсолнухи, затем решил, что пополнение для взвода не помешает. Рыжий выглядел тертым калачом. На мое предложение идти с нами согласился, за ним последовали двое спутников.
Начальственный зуд не давал покоя. На глаза попался еще один боец с плоским лицом и ввалившейся верхней губой. Я и ему приказал следовать за нами. Он что-то прошепелявил, это меня разозлило.
– Хватит ныть!
Он молча поплелся следом за повозкой, в которой, как дрова, лежали тела погибших товарищей. Плосколицый нес через плечо шинельную скатку, на поясе висели запасные подсумки, обмотки аккуратно подвязаны. Но чего-то не хватало. Лишь через несколько минут сообразил: у него нет винтовки. На мой вопрос, куда она делась, боец снова зашепелявил, и я увидел, у него отсутствуют передние зубы.
– Где зубы оставил?
– В жаднице! – огрызнулся тот.
История красноармейца 51-го корпуса Тимофея Анкудинова поразила меня своей трагичной безысходностью. Сначала в мае на реке Северский Донец целиком погиб его полк, затем рассеялся штаб дивизии, а сам Анкудинов за два месяца несколько раз попадал в окружение. Не прорывался, а просто размеренно шагал, выбираясь вначале из харьковского кольца, затем топал от Красного Лимана. После многих дней пути прибился к обозу, куда его взяли с условием, что он будет стеречь по ночам лошадей.
– Ночью стерег, а днем шли, – рассказывал он.
– Не могли вы днем идти. Немцы бомбят все живое.
– Вы как маленький, товарищ сержант, – возразил Анкудинов. – Разве всех разбомбишь? Через степь тьма людей шла, все мелкими группами, а обозники от водки не просыхали.
Судьба берегла Тимофея до речки Чир, где он попал под взрыв бомбы. Комок земли выбил зубы и контузил его. Обозники бежали, оставив солдату банку консервов. Остатками зубов Анкудинов вскрыл тушенку и вылизал ее досуха. Отлежался в крохотной ложбинке, сгрыз траву вокруг себя и побрел дальше. Так и дошел до Дона, отмахав в общей сложности километров шестьсот.
Старшина Шмаков, недавно такой же окруженец, как эти четверо, отнесся к моему пополнению с недоверием. Он оказался прозорливее. Рыжий боец исчез в ту же ночь, прихватив с собой напарников. Анкудинов остался и прижился в роте.
А вскоре я читал в степи вражескую листовку про террор большевиков и непонятный европейско- азиатский мир. Подобрал ее, находясь в активной разведке. Именно так выразился старший лейтенант Рогожин, посылая группу навстречу неизвестности.
– Хрен поймешь, что творится. Разведчиков убили, лошадей нет. Углубитесь в степь километров на десять, выясните обстановку.
Младший лейтенант Суслин, малого роста, но крепкий в плечах, слушал и кивал. За плечом у него висел автомат, остальные имели винтовки и карабины. Десять километров показались мне большим расстоянием, но не станешь же спорить. Попадем под танки, и кончится разведка, не начавшись. Пискнуть не успеем, как раздавят. Зная лучше других степь, я выбирал маршрут, Суслин со мной соглашался. Продолжали идти беженцы, слышались далекие взрывы. Мы отшагали больше десяти километров, но обстановка не прояснялась.
Немецкий двухместный самолет «Хеншель-126», воздушный наблюдатель и легкий бомбардировщик, напоминает наш биплан У-2 с той разницей, что скорость у немца выше и раскраска повеселее. Половина хвостового оперения и тупой нос имеют оранжевый цвет, но два пулемета дают понять, что шутить с ним опасно. Он бы расправился с группой так же легко, как «мессер» уничтожил отделение разведки. Однако
