количество удобных гранат с длинными деревянными ручками. Винтовки мы не брали, хватало своих. Один миномет смяло осколками, ко второму не нашли мин.
Когда пришел Павел Шмаков, мы заканчивали перевязку раненых и отправили их в тыл. Легкораненые шли сами, для переноски тяжелых пришлось выделить двадцать человек. Я остался с небольшой группой. Младший лейтенант крутил головой:
– Ну и повоевали!
Остановился возле смертельно раненного в живот сержанта. Его не стали никуда нести, бесполезно. Несколько пуль, в том числе разрывные, попали в живот и ноги. Замотанный бинтами от колен до груди, он покрылся испариной и доживал последние минуты. Фельдшер Захар Леонтьевич, с руками, испачканными кровью, сказал:
– Страшнее нет, когда в упор друг друга бьют, такие раны, не приведи господь. Тяжелых в тыл понесли, но вряд ли выживут.
Шмаков спросил, сколько осталось сержантов. Я считал, загибая пальцы, оказалось совсем мало.
– Некем отделениями командовать. Сержанты в первую очередь гибнут.
– Назначай молодых.
– Иван Погода трех фрицев ухлопал, его назначу.
При этих словах Ваня облизал губы. Лицо горело нездоровым румянцем, в глазах все еще отражалось возбуждение боя. Он водил взглядом по сторонам, не мог прийти в себя, руки нервозно теребили ремень автомата. Не так просто убить трех человек, даже если они враги. Шмаков оглядел его, будто видел в первый раз.
– Давай, назначай, нам такие злые нужны.
Лицо когда-то добродушного Вани дернулось в гримасе, наверное, хотел ответить, но промолчал. Шмаков глянул на ближайший труп немецкого солдата. Тому досталось не меньше десятка пуль, даже каску раскололо. Три пробоины с вывернутыми краями сливались в одну, а возле шеи натекла огромная черная лужа. Сапоги уже сняли, кто-то сменил истоптанную во время отступления обувь.
– Женька Кушнарев у тебя бойкий, – продолжал Шмаков. – Пусть цепляет сержантские угольники, а с комбатом я договорюсь. Ты не против?
Я не понял, кого он спрашивает, меня или Женю. Кивнул в ответ, что согласен. А Кушнарев сообразил, что его мнением никто не интересуется. Окончательное утверждение Кушнарева на должность командира отделения вызвало среди бойцов недовольство. Впрочем, обсуждать времени не оставалось. Шмаков показал новые границы обороны, обещал придвинуть ближе к нам соседний взвод.
– Внимательно глядите, вы теперь на острие. На левом фланге есть кто-нибудь?
– Ковыряются люди. Там голый участок, не спрятаться, не убежать.
Слева тянулся унылый ровный пустырь, изрытый узкими промоинами. По ним стекала в овраг талая и дождевая вода. Из-за этого здесь не возводили дома, а устраивать в глине огороды бесполезно. Спустя короткое время явился старшина и два помощника, принесли термосы с кашей, хлеб и махорку. Старшина батальона, недовольный, что приходится лазать по оврагам, под носом у немцев, торопил всех:
– Жрите быстрее, у меня еще целый термос остался, не на землю же выливать.
Аппетит у ребят оказался плохой. Погибших отнесли в сторону, но лежали они на виду, над ними жужжали мухи. Старшина от нечего делать подошел к одному из убитых немцев, увидел на кисти руки след от часов. Ковырнул алюминиевую эмблему, брезгливо сморщился, отгоняя мух.
– Пока часы хватали, наверное, передрались, – желчно заметил он.
– Не тебе ж их оставлять.
– А что, за хорошие часы фляжку водки не пожалею. Восемьсот граммов под самую пробку.
Часы, несмотря на тяжелую обстановку, ценились. Они имелись у очень немногих бойцов, я обзавелся ими лишь сегодня. Даже старшина батальона с его возможностями носил плохонькие часы с решеткой вместо стекла. Предложение насчет водки меня задело. Мы бы все с удовольствием выпили для снятия напряжения, но взять спиртное было негде. У старшины-тыловика такая возможность имелась, хватало даже на обмен.
– Хреновая твоя каша, – отодвинул котелок Иван Погода, ставший одновременно героем дня и сержантом. – Мясом даже не пахнет.
Старшина, который и взводных командиров считал ниже себя, огрызнулся:
– Тю, рыжий! Завтра и такой не получишь.
Ваня Погода уверенно становился бывалым бойцом и плевать хотел на сытых тыловиков.
– Жратву принесешь, куда ты денешься. Воруй только поменьше.
– Глянь, вылупился цыпленок!
Однако Погоду дружно поддержало его отделение. Чтобы избежать свары, я приказал наполнить котелки кашей из третьего термоса и продолжать рыть окопы. В этот момент вернулись бойцы, относившие раненых в тыл, злые и возбужденные. Борисюк доложил, что их задержали в пятистах метрах отсюда, приказали оставить раненых и немедленно возвращаться на позиции.
– Ну, ты представляешь, Вася! Всех тяжелых выгрузили на траву, а там их скопилась сотня, не меньше. В общем, тыловая сволочь, а раненым хоть помирай.
– Что, совсем никакой помощи?
– Ходят там санитары, да врач ковыряется, один на целую толпу.
Договорить ему не дали, послышался свист снаряда. Нас обстреливали орудия с окраины города, скорее всего, 75-миллиметровки. Если бы применили шрапнель, нам пришлось бы туго. Артиллеристы опасались попасть в своих и выкладывали осколочные снаряды с перелетом. Взлетали комья перепаханной земли на огородах, пучки кустарника, обломки сараев. Дом, в котором я отсиживался перед разведкой, обрушился грудой глины, еще один снаряд взорвался поблизости. Старшина торопился покинуть нас, долго разыскивал автомат ППШ и не мог найти. Сообразил, что сработал нахальный рыжий сержант.
– Эй, ты, где автомат?
– Что, потерял со страху? – засмеялся Иван Погода.
Смеялись и бойцы из его отделения. Конечно, старшина мог найти себе любое оружие, пункт боепитания рядом. Но смех солдат выводил его из себя.
– Погодите, дождетесь махорки!
– Вон, в траве валяется.
Ваня стремительно рос в глазах подчиненных. Мало кто рисковал связываться с нашим злопамятным старшиной, а он не испугался и поставил его на место. Иван Погода сменил разбитые вдрызг сапоги на трофейные, а нож на поясе уже не казался пустым украшением. Он убил в бою трех вражеских солдат, это удается очень немногим, большинство не успевают даже увидеть врага. Бой был выигран благодаря смелости таких бойцов, как Иван Погода, которые действовали не только решительно, но и умело. Не зря удивлялся Павел Шмаков, а старшина не мог скрыть раздражения, глядя на воспрянувших духом бойцов. Ведь тыловики всегда считали себя выше других по своему неписаному статусу.
Город и Волгу продолжали бомбить. Мы хорошо различали медлительные пикировщики «Ю-87» с выпущенными шасси. Они действовали словно коршуны в поле, где мышей хватает каждому. Тройки разбивались на одиночные самолеты, и каждый обрушивался на свою цель. Кажется, в развалинах нечему гореть, но пожары вспыхивали с новой силой. Во второй половине сентября у нас еще не бабье лето, оно наступает позже. Деревья в пойменном лесу лишь слегка пожелтели, да и то в основном осины. Тополя, клены, вязы стояли по-прежнему зеленые, а медлительная река казалась безмятежно голубой. Природа не принимала войну. Ушли в низовья горящие нефтяные разливы, небо, умытое холодами, стало свежим и синим.
Чудесная сентябрьская погода играла против нас. Авиация врага чувствовала себя свободно. Стремительные «Мессершмитты» с угловатыми концами крыльев носились парами, снижаясь до самой воды и снова взмывая. Появлялись ли в тот период наши истребители? Точно сказать не могу. Скорее всего, они прикрывали левый пойменный берег, где сосредоточили тяжелую артиллерию, маршевые части и тылы.
Во всяком случае, над лесом наблюдалось интенсивное перемещение темных самолетных фигурок, хотя пушечных и пулеметных очередей мы не слышали. Там шел воздушный бой. Свидетельством этого стал возвращавшийся из-за Волги поврежденный «Мессершмитт». Он терял скорость, двигался рывками, то
