качки. Оказалось, то была вдова Линкольна, ее муж, шестнадцатый президент Соединенных Штатов, погиб от руки актера Джона Уилки Бута. И Сара, всегда готовая придать самый что ни на есть драматический смысл событиям своей жизни, подчеркивает иронию судьбы, заставившей ее спасти женщину, чей муж был убит человеком той же профессии, что и она сама. Не могла она остаться равнодушной и к жутким условиям путешествия третьим классом для эмигрантов, составлявшим разительный контраст с окружавшей Сару роскошью. В мемуарах она рассказывает о родах одной из своих подопечных эмигранток. Некоторые из ее описаний проиллюстрировал Гюстав Доре.
«Все смешалось в этом человеческом муравейнике, — вспоминала Сара, — мужчины, женщины, дети, лохмотья и банки консервов, апельсины и миски, косматые головы и лысины, приоткрытые рты девушек и сжатые губы мегер, белые чепчики и красные платки, протянутые в надежде руки и кулаки, готовые отразить жестокий удар судьбы. Я видела едва прикрытые тряпьем револьверы и ножи, спрятанные за поясом. Из-за качки какой-то головорез выронил сверток, обмотанный тряпками, оттуда показались небольшой топор и кастет».
Как только морская болезнь отступила, Сара берет на себя руководство труппой и устраивает репетиции, с жаром изучая роли и пьесы. Жарретт тоже не терял времени, на суше ему помогал другой импресарио по имени Эбби, прибытие актрисы было подготовлено с размахом, организована беспримерная кампания в прессе, обращавшая, впрочем, внимание скорее на чудачества французской звезды, нежели на ее актерский талант. В Париже два американских репортера, нанятые стараниями Жарретта, сопровождали Сару во время визитов к портным, они отмечали малейшие детали ее уборов и костюмов, чтобы сообщить об этом своим любопытным читательницам. Французские журналисты с удовольствием высмеивали этих специальных корреспондентов, экспертов в области женских туалетов. Так, 14 октября газета «Тан» печатает статью под названием «Сара Бернар и ее репортеры».
Прибытие в Нью-Йорк уже само по себе стало приключением: чтобы проложить путь судну в порт, ударами заступа пришлось разбивать глыбы льда на замерзшем Гудзоне. Сара не преминула увидеть в этом некий романтический образ и счастливое предзнаменование успеха: «Бледное розовое солнце поднималось, рассеивая туман, и заливало светом лед, рассыпавшийся под ударами рабочих на тысячи сверкающих кусочков. Я вступала в Новый Свет посреди ледового фейерверка». Но, едва успев насладиться поэзией первых мгновений, она должна была предстать перед толпой. Множество американцев пришли посмотреть на «роковую женщину» в сказочно дорогих туалетах, «коллекционирующую мужчин». Прежде всего они увидели бледную молодую женщину изысканного вида, явно измученную путешествием, которая принимает достойную позу, сосредоточенно внимая первым звукам «Марсельезы». Вокруг нее теснятся официальные представители Франции, журналисты засыпают ее вопросами, так что в конечном счете Сара решила упасть в обморок или, вернее, сделать вид, будто потеряла сознание, чтобы хоть ненадолго избежать нудной церемонии.
Добравшись до «Альбемарль-отеля», где для нее были сняты апартаменты, Сара увидела толпившихся у дверей американских журналистов, которых созвал Жарретт, а чтобы настроить их благожелательно к французской звезде, каждому он обещал индивидуальную встречу. Ужаснувшись размаху и скуке предстоящей задачи, Сара сначала ищет возможности уклониться, однако импресарио, безусловно, был одним из тех редких людей, кто умел навязывать ей свою волю. Закрывшись у себя в спальне, чтобы немного поспать, — Сара обладала удивительной способностью засыпать при любых обстоятельствах, если испытывала в этом потребность, — она затем уступила своему импресарио и согласилась ответить на зачастую нелепые вопросы десятков журналистов, чьим читателям любопытно было узнать, какого она вероисповедания и что ест на завтрак. Тем временем американская таможенная служба начала проверку ее сорока двух чемоданов. Служащим понадобилось три дня, чтобы произвести оценку костюмов и потребовать от нее, вспоминала Сара, кругленькую сумму в двадцать восемь тысяч франков таможенной пошлины.
Сара не осталась равнодушной к нью-йоркским красотам и дала несколько романтических описаний, например подвесного Бруклинского моста, который ей разрешили посетить, хотя строительство еще не было завершено, — для движения мост откроют 24 мая 1883 года.
«С ума сойти! — писала Сара. — Что за горделивое, грандиозное, изумительное сооружение! Да, гордость за человека переполняет тебя, когда думаешь о том, что человеческий разум создал эту подвешенную на высоте пятидесяти метров от земли невероятную конструкцию, которая способна выдержать разом с десяток набитых людьми поездов, дюжину трамваев, сотню экипажей, кебов, повозок и тысячи пешеходов; все это движется в сопровождении адской музыки металла, скрипящего, стонущего, грохочущего под неимоверной тяжестью живого и неживого груза.
У меня закружилась голова, и я начала задыхаться от ужасного мельтешения механизмов, трамваев и повозок, вздымавших на ходу настоящие вихри. Я попросила остановить экипаж и закрыла глаза. Меня охватило странное, неизъяснимое ощущение всемирного хаоса.
Когда, немного успокоившись, я открыла глаза, то увидела Нью-Йорк, простиравшийся передо мной вдоль реки и уже облачившийся в свой ночной наряд, сверкавший под его мантией из тысячи огней, как небосвод под звездным хитоном».
Репертуар первого американского турне состоял из восьми пьес, в шести из них она уже играла, это «Фруфру» — спектакль будет дан сорок один раз, «Адриенна Лекуврёр» — семнадцать раз, «Эрнани» — четырнадцать, «Сфинкс» — семь, «Федра» — шесть, «Иностранка» — три, и две новые пьесы: «Дама с камелиями» Дюма-сына, которую она покажет в Нью-Йорке, в других городах Америки пройдет шестьдесят пять раз, и «Княгиня Жорж» того же автора, представленная в конце турне в Бостоне. Само собой разумеется, частота, с какой игрались пьесы, зависела от успеха, на который рассчитывали и которого добились.
Первая встреча Сары с американскими зрителями состоялась 8 ноября в роли Адриенны Лекуврёр. Поначалу скорее любопытствующие, нежели покоренные, жители Нью-Йорка не замедлили испытать на себе чары актрисы, и ее ждал настоящий триумф. Правда, начало пьесы звучало несколько легкомысленно и фривольно, а заканчивалась она на глубоко трагической ноте великолепной сценой агонии, где Сара раскрывала все грани своего таланта. Декорации были тщательно продуманы: изобилие мебели и изысканных аксессуаров, имитирующих стиль Людовика XV, наверняка способствовало энтузиазму публики. Сара, естественно, играла на французском языке, и зрителям, чтобы понять интригу пьесы, пришлось следить за переводом, напечатанным в продававшихся у входа программках. В вечер премьеры «божественную Сару» вызывали двадцать семь раз, на сцену принесли гигантские корзины цветов, толпа почитателей ожидала ее в холодной темноте, чтобы пожелать ей доброй ночи, а самые восторженные в довольно поздний час явились играть «Марсельезу» под окнами ее отеля. Для полного успеха требовалось, чтобы ее звезда затмила своим сиянием все другие. И журналисты сразу взялись за сравнения. Рашель приезжала в Нью-Йорк двадцатью пятью годами раньше и с успехом играла «Адриенну», поэтому для американской критики она была эталоном. Газета «Нью-Йорк таймс» напомнила, что она сделала из пьесы трагедию: «Игра Рашели даже в самых легкомысленных сценах была отмечена торжественностью, чуть ли не тяжеловесностью; ее любовь была напряженной и лихорадочной, ее страсть была страстью тигрицы, а ревность — дьявольской», «финальная сцена агонии не достигала трогательной патетики». По сравнению с ней исполнение Сары, «в высшей степени подлинное», «сразу же дает ощущение женственности Адриенны», «она хочет быть милой, ласковой, трогательной», и несмотря на некоторые излишние или чересчур театральные эффекты в первых сценах, смерть ее «великолепна и правдива»; «она, без всякого сомнения, актриса необычайного таланта». Словом, это был полный и безоговорочный успех.
Сара провела в Нью-Йорке месяц, дала двадцать семь спектаклей, исполнив семь различных ролей, причем две совершенно новые, а это означает, что она играла каждый день, чередуя роли. Это был новый физический подвиг, достойный всяческих похвал. Американцы не ошиблись, все высшее общество желало видеть игру француженки, и с первых же дней цены на билеты и абонементы удвоились и даже утроились, составив счастье некоторых предусмотрительных спекулянтов. По совету Жарретта Сара получает гонорар за использование ее имени в названии товаров для дам или кондитерских изделий, а также на плакатах, листовках и рекламных вкладышах газет. Продавались мыло и рисовая пудра «Сара Бернар», а также перчатки, булавки для галстуков и даже сигары! Однако реклама с использованием ее имени переходит всякие границы, Сара еще не может контролировать ее, хотя понимает эффективность этого нового типа рекламы, связывающей определенное имя с каким-либо продуктом потребления. Изысканность туалетов Сары, как на сцене, так и в жизни, была отмечена модницами столицы, и газеты поспешили обсудить стиль
