осадить Владимира резким словом или сильной оплеухой, ничуть не робея перед его сословным превосходством.
Жадный до любовных утех Владимир тянулся к Бере, познав в ее объятиях почти все оттенки сладострастия. Вместе с тем Владимиру очень не нравилось то, что Бера зачастую обращается с ним не как с князем, а как с несмышленым отроком, которого надлежит постоянно учить уму-разуму. Получив в свою полную собственность прелестную рабыню-латгалку, Владимир отдалился от Беры, используя почерпнутые от нее навыки в интимной гимнастике в частых совокуплениях с Лейрой. С юной покорной латгалкой Владимир мог вести себя как угодно, и это преисполняло его горделивым осознанием своей силы и власти. С Аловой Владимир встречался все реже и реже. Получив запрет со стороны Торы на интимную связь с Аловой до ее полового созревания, сластолюбивый Владимир сначала при любой возможности тянул в свою ложницу грубоватую Беру, а затем он совершенно увлекся прекрасной податливой Лейрой.
В зимнюю пору новгородцы обычно собирали дань с окрестных подвластных им племен. В число данников Новгорода входили лесные финно-угорские племена: весь, водь, ижора, карелы и чудь. Зимой начинался промысел пушного зверя. Пушнина была самым желанным товаром для купцов из южных стран. Ценились шкурки лис, куниц, белок и горностаев и на Руси, зачастую ими расплачивались при купле-продаже наравне с серебряными деньгами. Золотые и серебряные монеты, попадавшие на Русь из Европы и с арабского Востока, имели здесь вполне надежный эквивалент в виде шкурок пушных зверей.
Собрался идти за данью к Онежскому озеру и неугомонный Добрыня.
Не понравилось это боярину Туровиду, который не преминул высказать свое недовольство прямо в глаза зятю. Претензий к Добрыне у сварливого Туровида накопилось много.
– Чего ты все суетишься, зятек? Чего тебе дома не сидится? – брюзжал Туровид, глядя на то, как Добрыня осматривает свой боевой лук и стрелы, разложенные на столе. – Ты жену с сыном недавно рожденным видишь реже, чем коней и гридней своих. Мечислава вся извелась, из-за моря тебя ожидаючи, ведь пять месяцев тебя не было. Наконец, дождалась тебя Мечислава, и что толку? – Туровид криво усмехнулся. – В Новгороде тебе не сидится, зятек, подле жены-красавицы, все мотаешься по дальним городам и весям. Разве ж это дело? Иль не люба тебе более дочь моя?
– Отец мой, напрасные твои упреки, – сказал Добрыня, всовывая в кожаный колчан стрелы одну за другой. – Мечислава люба мне, как и прежде. И сыном своим я дорожу. Жена и сын – мое главное богатство! Согласен с тобой, мало я им внимания уделяю, так ведь важные дела меня обременяют. Выспаться толком некогда, отец.
– Почто сына своего Коснятином назвал? – недовольно пробурчал Туровид. – Сие имя означает «косноязычный». Ты что же, хочешь, чтобы твой сын заикой вырос?
– Деда моего Коснятином звали, – пояснил Добрыня, не прерывая своего занятия. – Дед мой был вельми уважаемым человеком в Любече. Знахарем он был, людей врачевал.
– Лучше бы ты в честь моего отца сына-то назвал, – проговорил Туровид, взирая на Добрыню из-под нахмуренных бровей. – У моего покойного отца имя-то поблагозвучнее было. Людей мой отец не врачевал, но почетом среди местных бояр пользовался, ибо имел немалые земельные владения и большие стада скота.
– Что ж, следующего сына, так и быть, назову в честь прадеда с материнской стороны, – промолвил Добрыня, повесив колчан на оленьи рога, прибитые к стене. – Надеюсь, сыновей моих люди будут уважать не токмо за их богатство, но и за славные деяния. Моим сынам придется продолжать начатое мною.
– Все тешишь себя мечтой о вокняжении Владимира в Киеве, – с желчной усмешкой обронил Туровид. – Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе, зятек. Не замахивался бы ты на Киев, врастал бы корнями в Новгороде. Владимир здесь свой всем и каждому, а для киевлян он чужак. Не примут киевляне Владимира. Как пить дать – не примут!
– За кем сила, за тем и власть! – сказал Добрыня, осматривая свой меч, вынутый из ножен. – Коль за Владимиром будет множество мечей и копий, то киевлянам придется принять его.
– А ты уверен, что сможешь собрать могучую рать против Киева? – В голосе Туровида прозвучали нотки сомнения. – Вокруг Киева земли-то более многолюдные, чем в наших северных краях. Опять же чудь и карелы в сече-то не сравнятся с киевскими полками.
– Знаю, – бросил Добрыня, водя точильным камнем вдоль длинного лезвия меча. – Потому-то моя главная надежда на варягов и новгородцев. Ну, еще на кривичей.
Видя, что от войны с Киевом ему зятя не отговорить, Туровид перевел разговор на другое.
– Ты вот хочешь в войне с Киевом опереться на новгородцев, друг мой, – сказал Туровид с укоризной в голосе, – а сам унижаешь бояр новгородских недоверием. На советы ты нас не приглашаешь, важных дел нам не поручаешь, щедрот от тебя мы не видим. Даже меня, своего тестя, ты ни во что не ставишь! Уезжая надолго из Новгорода, ты оставляешь Владимира не на мое попечение, а под наблюдение серба Добровука или книжника Силуяна. Варягу Сигвальду ты доверяешь больше, чем мне, зятек. Разве сие не обидно?
– Ладно, отец мой, отвечу тебе откровенностью на откровенность, – произнес Добрыня, вогнав меч в ножны. – Доверия ни к тебе, ни к прочим боярам у меня и впрямь нету. А откель ему взяться? Дорожа своим спокойствием и торговыми прибылями, вы все дружно поклонились Свенельду, когда он пришел с войском в Новгород. А ведь я вас предупреждал, что Свенельду и его людям одной вашей покорности будет мало. Им понадобятся и ваши богатства. Люди Свенельда обобрали вас, бесчестили ваших жен, но вы терпели все это до той поры, покуда я во главе варяжского войска не пришел в Новгород и не изгнал отсюда алчную свору киевлян. Сначала все вы обрадовались этому, но затем среди вас опять начались малодушные разговоры о том, что война с Киевом гибельна для Новгорода. Мол, с Киевом нужно замириться любой ценой. Мое намерение посадить Владимира на киевский стол повергает многих из вас в страх и оторопь…
– Не усидит Владимир на столе киевском! – вырвалось у Туровида. – Он же еще слишком млад годами! Ну, какой из него киевский князь?!
– С моей помощью усидит, – уверенно проговорил Добрыня, вешая меч на стену рядом со своим красным щитом.
– Пойми же, дурья башка, что возжелав слишком многого, ты можешь потерять и то немногое, что имеешь сейчас, – с неким внутренним отчаянием воскликнул Туровид, взирая на Добрыню. – Ты можешь сам погибнуть и Владимира погубить. Вот от чего я хочу предостеречь тебя, зять мой.
– Я все уже обдумал и принял решение, отец мой. – Добрыня повернулся к Туровиду, сложив руки на груди. – Ради Киева можно и головой рискнуть.
Туровид лишь раздраженно махнул рукой, не желая далее продолжать этот разговор. Туровид и раньше знал, что Добрыня упрям и честолюбив, однако он не подозревал, что его зять в своем упрямом честолюбии осмелится замахнуться на Киев!
Доходило до размолвок у Добрыни и с женой. Мечислава была любимицей у отца с матерью, которые лелеяли и баловали ее до самого совершеннолетия. В женихи к Мечиславе набивались многие боярские и купеческие сыновья. Однако боярин Туровид приглядел в мужья для своей дочери-красавицы Добрыню, очарованный его умом и внешней статью. К тому же Добрыня состоял в близком родстве с княжичем Владимиром, который утвердился на столе новгородском по воле местных имовитых мужей. Выдав свою дочь замуж за Добрыню, Туровид оказался на ступеньку выше прочих бояр новгородских, так как имел доступ в самое близкое окружение княжича Владимира.
Мечислава уродилась в отца, она была заносчива, обидчива, падка на роскошь и любопытна сверх всякой меры. Мечислава сильно любила Добрыню и очень страдала, когда его подолгу не было рядом с ней. Подозрения и ревность постоянно изводили мнительную Мечиславу, которая сознавала, что красавец Добрыня не может не нравиться женщинам. Особенно Мечиславу выводило из себя присутствие в княжеском тереме красавицы Торы и ее дочери Аловы. Поскольку терем Добрыни, по сути дела, являлся пристройкой ко княжеским хоромам, поэтому Торе не составляло труда наведываться в гости к Добрыне. Часто захаживал в княжеские хоромы и Добрыня, навещая Владимира, но при этом он неизменно виделся и с Торой.
Заряна, служанка Мечиславы, нашептывала своей госпоже, что Тора явно положила глаз на Добрыню. Своего законного супруга Стюрбьерна Старки Тора держит за городом на Славенском холме, где варяги выстроили для себя деревянные жилища, обнеся их земляным валом и частоколом. Тора объясняет это тем,
