суждено ему остаться в привычных рамках рок самодеятельности, срок жизни которой был отмерен. Выбор по тем временам совсем не легкий, но наши герои решили рвануть дальше.
Чем вызвали недоумение среди друзей и знакомых. Отъезд «Нау» воспринимался злобно, но с пониманием — альбом «Разлука» крутился в каждой второй квартире Советского Союза. «А вы-то куда?» — спрашивали чайфов. «В Москву», — отвечали те. Но не очень уверенно.
Покорять Москву отправились в марте. Покорялась она неохотно. Плохо покорялась, прямо скажем. Жили в общаге МЭИ, той самой, где месяц назад бедствовали голодные музыканты «Наутилуса», играли концерты перед студентами… Устали, денег не заработали, перенервничали. Концерты кто-то должен организовывать, Анвар Хабиров — замечательный парень, «но как директора его хватало только на то, чтобы сбегать за бухлом, а точнее, найти того, кто бы сбегал за бухлом» (Густов).
«И как-то после концерта появился обаятельный человек бурятской внешности, Костя Ханхалаев, который как раз был отставлен из «Наутилуса», — вспоминает Шахрин. — Сказал, что ему нравятся песни, и если мы захотим, он мог бы заниматься группой как продюсер. Мы легко согласились».
Согласились без размышлений, хотя поразмыслить было над чем. Представил чайфам Ханхалаева Саша Калужский, поэт, бывший «спикер» рок-клуба, а затем вместе с Костей директор «Нау». Откуда обоих выставили дней за десять до судьбоносной встречи с «Чайфом», выставили со скандалом, суть которого сводилась к тому, что на протяжении нескольких месяцев Бутусов сотоварищи интенсивно играли концерты, почти никаких денег за них не получая. Эти деньги искали долго и безуспешно, но к Ханхалаеву претензии предъявлены не были, поскольку и у него их не оказалось. Костя был отставлен, заодно уволили Калужского, который не столько директорствовал, сколько разговоры разговаривал. И оба появились в гримерке «Чайфа».
Поразмыслить было о чем, но чайфы настолько устали от неопределенности, что отдались в руки Ханхалаева, как дети малые. Костя, человек умный, тертый, исполненный восточной изощренности, постарался произвести впечатление, и первое его появление в роли директора ребята до сих пор вспоминают «с причмоком». «Когда появился Ханхалаев, он первым делом стал нас покупать: ресторан, бутерброды с красной икрой, виски, которое мы первый раз в глаза видели» (Нифантьев). «Пили в столовке, которая называлась ресторан, — это уже Бегунов, — и он нам расписывал будущую нашу жизнь, после
Хабирова его деловая хватка показалась изумительной: бизнес-план, все ходы расписаны»…
Густов: «Деловой человек, солидный, по-восточному хитрый, чувствовалось: что-то он может. Поначалу так оно и было: никаких проблем с деньгами, машина, не стало проблем жратвы купить, струны… При Анваре билеты появлялись по принципу: «Кто-нибудь в кассу беги,» — сам он не купит или купит не туда, а тут не стало проблем с билетами. Была машина, хотя ни у Кости, ни у его помощника прав не было, водил Злобин. Я водил машину по Москве, хотя и у меня прав не было. Но и в кармане денег больше не стало». Еще произвела впечатление видеозапись, Ханхалаев был видео пиратом, в квартире — магнитофон на магнитофоне сутками трудятся.
Воспоминания о дальнейшем смутны, все происходило быстро и невразумительно. «Мы играли какие-то безумные концерты, необходимость которых была крайне сомнительна: надо играть, не надо играть?.. Костя пытался заработать деньги» (Шахрин). Пытался искренне, но странно. Он, как сказано, умел покупать билеты на самолет хотя бы за день до вылета, но решительно не умел приезжать в аэропорт вовремя; в последний момент что-то на видеомагнитофон дописывал, кому-то звонил, дотягивал до того момента, когда нужно бежать, ловить тачку за тройную цену, лететь на скорости 120 км/ч, а нужно заехать куда-то за билетами, но не успевали, ехали в порт, Костя совал в кассу взятку, и чайфы летели втридорога.
Шахрин, допустим, в жизни взятки не давал, прекрасно понимая, что у него не возьмут. То же с Бегуновым: «Я пойду давать взятку — меня тут же посадят, я не умею это делать, у меня лицо не то. Костя обладал неоспоримым качеством — он умел давать деньги, он мог дать любому, и у него брали. Главный лозунг: «Убить человека деньгами», — так все дела и делались» (Бегунов).
Подолгу жили в Москве, то в общаге Баумановки с полузатопленными сортирами, с тараканами, то в Костиной квартире. Спали на полу вповалку. А то в какой-то однокомнатной на Кантемировской, опять вповалку… Нервозность накапливалась, вечером ее снимали — ехали в таксопарк, из канистр сливали водку непонятного качества за непонятные деньги, в трехлитровых банках везли ее к Косте и там трескали… А времена были — ни закусить, ни выпить, в магазинах все по талонам… Однажды Костя их поселил на окраине и сказал: что в холодильнике найдете, можете есть. Приехали, открыли холодильник — забит красной икрой доверху. «Мы на нее смотрим — я в жизни не видел такого! — стоят рядами банки красной икры! А есть хотим — сил нет! Съели…» (Шахрин). В чем Косте признались. Костя стерпел.
Концерты играли помногу. Денег стало будто бы больше, но вокруг, а не в карманах. «Я не думаю, что Костя много воровал, — рассказывает Шахрин, — он человек незлобный и по-восточному щедрый, он мог бы на нас заработать, но настолько бестолково организовывал дело, что вместо заработка у него получались какие-то сплошные траты. Мы видели: деньги ходят где-то рядом, но ни к нам, ни к Косте не попадают. Мы осуществляли оборот денег вокруг себя, на нас зарабатывали все, но не мы и, я уверен, не Костя. Конечно, некоторую нервозность это создавало».
Некоторую нервозность создавало и то обстоятельство, что Костя перенес на «Чайф» обычай особого отношения к лидеру группы, отработанный некогда в «Наутилусе», он всячески изолировал Шахрина от остальных музыкантов, как перед тем изолировал Бутусова. До люксов и отдельных гриме-рок дело, слава Богу, не дошло, но музыканты новацию замечали. Шахрин делал вид, что ничего не замечает. Это очень не просто, когда тебя выделяют, и нужно это пережить. Шахрин до сих пор сидит перед концертами в общей со всеми гримерке. Пережил.
И тем не менее, Ханхалаев был настоящий директор. Или умел таковым казаться. В чем бы его потом ни обвиняли, за группу он взялся всерьез: «заряжал» все концерты одновременно, лез в аранжировки, привлекал все средства информации масс скопом, деньги добывал и свои дела делал.
«У Кости были хоть какие-то знакомые в средствах массовой информации, — рассказывает Шахрин, — и мы бывали на радио «Юность» у Марины Салминой, Ханхалаев познакомил нас с Мариной Лозовой, которая делала тогда музыкальные программы. Эта фамилия совсем незаслуженно забыта, все группы тогда появлялись на телевидении благодаря ей — и «Кино», и «Телевизор», и «Наутилус». Мы познакомились с суперпопулярным «Взглядом», и друг другу понравились.
Они были молодые, обаятельные — Влад Листьев, Саша Любимов; они к нам очень хорошо отнеслись».
Взглядовцы взялись снять первый в истории группы клип. «Это религия завтрашних дней». Разбаш снимал картинку типа «Маркс, Энгельс, Ленин» — три лица всмятку, как их при большевиках рисовали на пунцовых плакатах. Снимали восемь часов подряд, напустили дыма, съемочный павильон превратился в газовую камеру, в дыму кромешном чайфы пародировали классиков марксизма. К финалу прибыл Ханхалаев и заявил, что нужно ехать на фестиваль «Интершанс». Одуревшие музыканты о мероприятии слышали впервые и пытались сопротивляться, но Костя заявил, что «концерт заряжен», против оружейного аргумента сопротивляться было бесполезно. Приехали на Интершанс, где перед «Чайфом» выступило групп пятнадцать, играли, стараясь не рухнуть — сцена покрыта скользким слоем конденсата, напоминавшего глицерин — пот публики и пот музыкантов, выпавший в осадок. Скользили по сцене ноги, у Злобина разъезжались барабаны…
Играли в домах культуры, в общежитиях, где угодно. Был концерт в Министерстве иностранных дел СССР. Для детей мидовских работников — очень интересно было посмотреть. В официальном зале ребятишки лет по пятнадцать, которые не понимали, что происходит. Люди другого склада, другой жизни; они вообще с другой планеты приехали — с ведомственной дачи папин шофер привез на служебной машине. А тут концерт какой-то группы «Чайф»… Детки слушали, недоуменно хлопали в ладоши. После чайфов работали аккуратные мальчики лет по семнадцать, свои, играли близко к оригиналу Dire sTraits, Rolling Stones все на английском языке. Этих в МИДе приняли «на ура».
Чайфам эта судорожная концертная деятельность шла на пользу, они учились. Учились, например, «брать» публику до начала концерта. Происходило это так: конферансье у рампы выговаривает что-то
