существо.
— Ты хочешь, чтобы я тебя умоляла? — задыхаясь, прошептала она.
— Думаю, что хотел бы, — ответил он, с трудом сдерживая себя. — Но ты меня победила.
И мягким движением он вошел в нее так глубоко, как только мог. Он хотел ее слишком сильно и не мог больше терпеть. У него не было больше сил сдерживаться. В нем горел огонь, который ничто не могло погасить. Джоун потерял власть над собственным телом и был рад этому. И, когда Жюли вдруг замерла и закричала, он не остановился. Она была всем, что ему было нужно. И он не мог ею насытиться. Он любил ее и хотел быть с ней всегда.
Посреди ночи Джоун проснулся и обнаружил, что она прильнула к нему, ее шелковистые волосы живым покрывалом накрыли его живот, а ее губы и язык совершают волшебные движения.
Его ноздри наполнил запах секса и желания. Дул прохладный ветерок, но она была горяча и он тоже, в нем горел негасимый огонь желания. Со стоном Джоун обхватил руками ее голову и обнаружил, что сдается и утопает в бесчисленных волнах удовольствия, накатывающих на него.
— Ты никуда от меня не уйдешь, — прошептал он, когда рассвет начинал разгораться за окнами. Ее голова лежала на его широкой груди, его пальцы нежно перебирали ее волосы.
Жюли слушала, как низкий голос рокотал у него в груди. Она слышала, как билось его сердце, сильно и упруго, прямо под ее ухом. Сегодняшняя ночь была удивительной. Она бы отдала все, чтобы эта ночь не кончилась никогда.
— Джоун?
— А?
— Помнишь, я сказала тебе, что буду занята две недели?
— Ага. — Его пальцы бездумно играли с ее волосами.
— Так вот, я действительно не смогу тебя увидеть в ближайшие несколько дней.
Она почувствовала, как все его мышцы напряглись, и ей захотелось заплакать.
— Почему?
— У меня есть еще кое-какие дела.
— Так много дел, что ты не можешь встречаться со мной даже по вечерам?
— Да.
Джоун рывком сел на кровати. Она тоже была вынуждена сесть. Они оба были обнажены, но ее это не волновало, и у нее даже не появлялось желания укрыться простыней. Ее слишком взволновала его реакция.
Его глаза сверлили Жюли.
— Где ты собираешься ночевать? И, иначе говоря, с кем?
— Не говори так, Джоун. У меня нет никого другого. Ты же это знаешь. Ты первый и единственный.
Это не расслабило его ни на каплю.
— Тогда почему?
— Я не могу все тебе объяснять. Не сейчас Я должна сделать кое-что для своего отца.
— Тогда позволь я тебе помогу.
— Ты не можешь помочь. Прошу тебя, не вмешивайся, это наше семейное дело. — Она нервно облизнула пересохшие губы. — Послушай, может быть, на это даже потребуется меньше времени, чем я думаю. Это будет недолго, я обещаю.
— Но где ты будешь? Мы сможем говорить хотя бы по телефону?
— Нет. Я буду очень занята.
Джоун посмотрел на нее, думая о том, как он сможет прожить эти несколько дней без нее. Ее волосы были взлохмачены, он хватался за них на пиках страсти. Ее губы были припухшими от бесчисленных поцелуев, которыми они обменивались. А ее язык… Чего только они не перепробовали за эту ночь. Но этого было мало. Ему хотелось отчаянно кричать от одной только мысли, что у него не будет возможности ее видеть. Он не хотел расставаться с ней даже на несколько дней.
Одним движением, таким быстрым, что Жюли даже не успела ничего понять, он опрокинул ее на кровать и навалился на нее своим большим сильным телом.
— Я не понимаю, что ты говоришь, и мне это не нравится. Но сейчас ты здесь, со мной, и я не хочу терять ни минуты на споры.
Джоун овладел ею, заявляя свои права на нее единственным возможным сейчас способом. И она приняла его с глубоким стоном удовольствия.
— Папа, я хочу, чтобы ты внимательно меня выслушал. — Жюли нашла его в студии, очищающего картину Сезанна. Она с облегчением ответила, что мольберт лежал на полу, в стороне.
Он бросил на нее раздраженный взгляд:
— Я тебя прекрасно слышу, Жюли-Кристиан. Что ты хочешь сказать?
— Пойдем присядем. — Она указала на заляпанный краской диван, стоявший рядом. В последний раз обивку на этом диване меняла еще ее мать, и, хоть материал выцвел и кое-где были видны дырки, Жюли знала, что отец не станет обивать его заново. — Мне нужно все твое внимание.
Недовольный, что его отвлекли от дела, он отложил кисть и развернулся в ее сторону на высоком стуле, на котором сидел, и, сложив руки на груди, приготовился слушать.
Жюли почувствовала его агрессивное настроение, но отступать было некуда, и она решительно проговорила:
— Ладно, папа, слушай. Ты не можешь объявить всем о своих гениальных копиях и подмене картин, потому что я вернула на место оригиналы.
Он уставился на нее так, как если бы она вдруг заговорила на греческом.
— Это правда, — сказала Жюли.
Постепенно его лицо меняло свое выражение. Кольберт Ланье открыл рот, но ничего не сказал. Взволнованная, она вскочила и подала ему бутылку с водой, которую он держал рядом с собой когда работал.
— Попей, — предложила Жюли и ждала пока он не взял воду. — Я должна была сделать это, папа. В противном случае тебя бы вычислили и посадили в тюрьму. Я тебя просила, но ты не остановился. Я должна была что-то делать.
— Но… но картины в подвале? Они же там.
— Это твои подделки.
— Все?
Она кивнула.
— Ты за моей спиной поменяла их все? — Его голос был полон горя и разочарования.
— Да, папа, я их поменяла.
— Не может быть. Как ты могла это сделать? Он не хотел в это верить.
— Я пробиралась в дом к людям, у которых раньше висели эти оригиналы. Слава Богу, что ты работал только на частных коллекционеров. Я не уверена, что смогла бы проделать это все в музеях. И слава Богу, что ты изготавливал всего одну-две фальшивки за год.
— Ты пробиралась к ним в дома? Нет! — Он отрицательно покачал головой. — У этих людей охрана, сигнализация, собаки…
— Мне пришлось освоить охранные системы, — с горечью сказала Жюли. — И я научилась усмирять собак.
Он заерзал на своем стуле.
— Ты не должна была этого делать. Слишком велик риск. Если бы я знал, я бы тебя остановил. Тебя могли бы поймать.
— Но я не уверена, что ты перестал бы подделывать картины. Только это могло бы меня остановить.
Он на минуту задумался:
— А когда ты начала менять картины?
Жюли вздохнула. Заставить его принять то, что она сделала, оказалось сложнее, чем она
