упругой «шкурой» кедрача. Что-то подсказывало Атувье: стойбище Каиль недалеко. И если взобраться на «лоб барана» (так назвал он сопку), то с него, наверное, можно увидеть знакомые места, а может, и сопку-«шаманку», у подножия которой лежит стойбище Каиль. Да, наверное, это так. Ведь в ту ночь, когда волки увели его за собой, стадо кочевало совсем недалеко от стойбища — не больше семи чаевок на собачках. Потом пастухи перегнали оленей на север, но тот переход был коротким. Он это увидел, когда с уцелевшими волками вернулся из страны ламутов. Потом Вожак увел стаю в другое урочище, но все равно недалеко: всего два дня добирался. Атувье вместе с волками в то урочище, где он дрался с Вожаком. Залечив раны, он с Черной спиной пошел на юг. Как и все оленные люди, Атувье безошибочно угадывал стороны света даже в ненастье. Только как взобраться на «лоб барана», если тот порос непроходимым кедрачом?' «Надо искать медвежью тропу», — решил Атувье. И он вскоре нашел ее.
На многих сопках, поросших упругим кедрачом, и сегодня имеются такие тропы-лазы, закрытые сверху переплетенными между собой смолистыми ветками. После зимней спячки медведи чаще всего промышляют на открытых местах, в редколесье сопок: разыскивают разные коренья, «склады» кедровых орешков, что заготовили по осени хлопотливые евражки. Промышляют мишки-кайныны растительную пищу до подхода лосося, после чего спускаются к реке. Спускаются, продираясь сквозь кедрач. Вволю насытившись рыбой, медведи снова отправляются наверх, на открытые места, чтобы полакомиться поспевающими ягодами: жимолостью, брусникой, шикшей. Взбираются они обычно по той же тропе. С годами тропа-лаз становится все просторнее.
Вот такую кайнынову тропу и отыскал Атувье. Подниматься по ней приходилось на четвереньках. Впереди сторожко пробирался Черная спина. Волк то и дело глухо рычал — его пугал запах хозяина тропы. Атувье часто останавливался передохнуть и заодно послушать: а ну как им навстречу, сверху, спускается кайнын?! Худо будет! Медведь — не волк… Наконец впереди мелькнул свет, кедрач кончился. Еще немного — и вот она, вершина. Ой-е, как далеко с нее видно! Атувье посмотрел на юг, и сердце его, еще не успокоившееся после восхождения, забилось еще чаще: далеко-далеко он увидел дымы! Там находилось стойбище Каиль! Он сразу узнал знакомый профиль «шаманки». Ой-е, а вон и
— Черная спина, друг, ты видишь?! Видишь?! Вон там стоит яранга моего отца! — крикнул Атувье. — Скоро мы будем дома! Дома-а! — Атувье опустился на колени, обнял волка за шею, потом вскочил и принялся отплясывать танец великой радости…
Они подошли к стойбищу ранним-ранним утром, когда люди спят самым крепким сном. Атувье смотрел на яранги и не мог насмотреться. За стойбищем, в перелеске, выли ездовые собаки, недавно посаженные на привязь. Собаки выли от голода. Время было самое голодное: у хозяев кончалась прошлогодняя юкола, а до подхода лосося еще далеко. Атувье с наслаждением слушал вой голодных собак. Ему казалось, что это были самые приятные звуки, которые слышали до сих пор его уши.
Ближним жильем была обветшалая яранга ушедшего к «верхним людям» глухонемого Петота. Черная спина принюхивался к ее запахам, вглядываясь в заброшенное логово человека. Какие-то смутные, далекие воспоминания забрезжили в голове волка, что-то знакомое привиделось ему.
Атувье стоял в тальнике и никак не мог решиться войти в стойбище. Голые пятки будто приросли к холодной земле. Его вдруг охватил страх. «Стой, сын Ивигина! Тебе нельзя сейчас входить в стойбище, — предупредил его кто-то изнутри. — Ты жил с волками, и потому дороги в яяну тебе нет!» — настойчиво твердил тот. «Но ведь никто не знает об этом, — возразил тому Атувье. — Я скажу, что заблудился в пургу», — оправдывался недавний пленник волчьей стаи. «Ты ходил рядом с волками на снегоступах, люди могли повстречать твои следы. А разве ты забыл, что тебя видел пастух, которого ты спас от гнавшихся за ним волков? — напомнил тот. — Не заходи в стойбище. Не заходи!»— упорно предупреждал тот.
Атувье сел на землю, положил руки на колени, опустил на них голову. Как он ждал этого утра! Как рвался в Каиль, к людям. И вот теперь, когда до яранги отца так близко, он должен… прятаться от людей. В дни и ночи скитаний с волками и особенно после того, как убил Вожака, он старался прогнать от себя даже мысль о том, что станет отверженным. Он верил, хотел верить, что никто не узнает о его плене, о стае, с которой охотился на домашних и диких оленей. «Что мне делать? Идти? Или затаиться и ждать, когда мать или отец пойдут к реке за водой, и спросить у них?» — размышлял Атувье.
А кругом пробуждалась жизнь. В распадках сопок, под крутыми берегами рек, в ложбинах еще курился на солнце тяжелый снег, но уже покрывались изумрудными лоскутами открытые поляны, бугры, сквозь прошлогоднюю траву и прелую листву к свету рвались ярко-зеленые стрелки черемши, росли- набухали почки на тополях, карликовых березах, кустах жимолости. Над тундрой носились стайки уток, а на глухих озерах пели свадебные песни белые лебеди, серые гуси-гуменники. Все радовалось теплу, солнцу, весне. Север начинал еще один круг жизни.
Шаман Котгиргин, чья яранга, словно сторожка стойбища, стояла чуть выше остальных, давно уже был на ногах. Чуток и неглубок старческий сон. Даже шаманы торопятся насладиться остатками быстро убывающих дней в «нижней тундре». А Котгиргину в этот день предстояло совершить немало дел — во многих ярангах болезни поселились в животах младенцев. Ему надо было собрать березовых почек, чтобы приготовить целебные отвары. Их сбор нельзя откладывать — через два-три дня почки потеряют силу. Котгиргин привязал к поясу замшевый мешочек из оленьей шкуры и направился вверх по тропе, ведущей к рощице березок-невеличек. Оттуда, сверху, он и разглядел Атувье, сидевшего недалеко от яранги Петота.
Черная спина первым услышал приближение шамана. Он подошел к Атувье и утробным рычанием предупредил о другом человеке. Бывший пленник вздрогнул, быстро поднялся, озираясь по сторонам. Котгиргин был уже близко. Атувье пригнулся попятился в кусты.
— Сын Ивигина, не уходи. Я буду говорить с тобой, — крикнул Котгиргин.
Атувье выпрямился. Он дрожал от страха. Да, он боялся Котгиргина, ибо шаманы разговаривают с духами.
Котгиргин медленно приближался. Черная спина посмотрел в глаза Атувье. Тот приказал не трогать шамана.
Не доходя до Атувье шагов десять, Котгиргин остановился, сел на землю. Атувье робко приблизился к нему и тоже сел.
— Ты стал настоящим мужчиной, сын Ивигина, — вместо приветствия сказал Котгиргин. — Ты стал самым большим чаучу на берегах Апуки.
Атувье глубоко вздохнул, — но ничего не сказал.
— Почему ты хотел бежать от меня? — спросил шаман.
Атувье опустил голову, хрипло ответил:
— Я испугался тебя, Котгиргин — это были первые его слова, которые он сказал человеку после той ночи.
— Значит, правду говорят люди, что ты живешь с волками, — шаман кивнул на Чёрную спину.
Атувье испуганно посмотрел на шамана и торопливо ответил:
— Я жил среди волков всю зиму, но теперь я снова свободен. Я… я — не волк, Котгиргин.
Шаман, не мигая, смотрел на перепуганного огромного парня. «От него пошли бы сильные дети», — мелькнула мысль» Ему было жаль сына Ивигина.
Зачем ты показал себя Пелату, когда волки гнались за ним?
— Я… я очень хотел увидеть человека, — признался Атувье и отвел взгляд от шамана.
Котгиргин смежил веки, словно заснул сидя. Он думал.
Атувье не смел даже пошевелиться, ждал. Большой Атувье с суеверным страхом ждал слов сухонького старика.
— Ты нарушишь закон, если войдешь в, стойбище, — начал Котгиргин.
Атувье напрягся. Сердце его замерло: если шаман скажет, что ему нельзя видеть людей, то он вынужден будет подчиниться его воле.
— У чаучу много обычаев, и все должны их уважать, — продолжал Котгиргин. — Но не все их уважают. Богатые всегда жили по своим обычаям, по своим законам. Знай: в нашем стойбище сейчас живет Вувувье. — без всякого перехода сообщил шаман. — Вувувье тоже нарушает обычаи и законы — он силой заставляет пастухов и охотников продавать ему пушнину и дает за шкурки совсем мало товаров.
