боялась выпасть из обоймы. В конце концов, отсутствие в личной коллекции собственноручно сделанных снимков Мачу Пикчу или Храма Изумрудного Будды пережить намного проще, чем равнодушие собственного ребенка. Алина знает: обрести гораздо сложнее, чем потерять, и в иерархии ее приобретений любовь дочери сегодня занимает прочное первое место, а возможное сокращение славы и гонораров ничуть не смущает. Алина уверена: богатство, которым она сейчас обладает, затмит своей ценностью любые материальные блага.
Разговор с Натали помогает Алине забыть обо всех переживаниях. Она расслаблена, успокоена и готова снимать. Она делает несколько снимков Талгарского перевала, разворачивает штатив к Школьнику[23], спрашивает у корреспондента:
— Вадик, тебе только красоту? Или народ тоже пощелкать?
— Не надо. Ограничимся природой.
— Зря. Классная статья получилась бы, а лучше даже фильм сделать. И название какое-нибудь залихватское. Что-то типа «Цены — европейские, сервис — африканский». Как тебе? — Алина смотрит в объектив, наводит резкость. «Да, „лучше гор могут быть только горы“».
— Идея хорошая.
— Да замечательная идея. Просто великолепная. Еще одна свежая история о том, как выгнать туристов из бывших союзных республик. «Курорт! Курорт!» Что за курорт такой, где расселить при большом желании могут человек двести максимум? Хотя много ли желающих наберется стоять в очередях на не всегда работающий подъемник, скупать у контролеров «серые» билеты, чтобы пройти через отключенный турникет, и замерзать на креслах канатки, над которыми «забыли» установить защищающие от ветра колпаки.
— Я слышал, Чимбулак ждет грандиозная реконструкция. Тут вроде в 2011-м зимние Азиатские игры будут проводить.
— О-о-о, тогда тем более надо все это снимать. Сейчас снимешь, как было, потом — как стало. Напишешь хвалебную оду, пустишь в эфир, и тебе дадут орден.
— Слушай, ты точно фотограф?
— Сомневаешься?
— Мозги режиссерские.
— Если когда-нибудь вместо очерков о природе в своем географическом суперглянце ты решишь писать разгромные статьи на злобу дня, я тебе их одолжу.
— Статьи?
— Мозги, дурачок!
Корреспондент обиженно отворачивается. Алина прячет фотоаппарат в футляр, развинчивает штатив.
«Обиделся. Надо бы извиниться. И чего мне вздумалось его жизни учить? Наверное, потому, что все вокруг пытаются учить меня, а я — не кто-нибудь, а Алина Щеглова и сама все прекрасно знаю. А зачем было это доказывать мальчишке? Он-то нисколько не сомневался в моей исключительности. Ни одного совета не дал. Обычно авторы текста норовят если не прямо указать фотографу, что и как снимать, то хотя бы деликатно порекомендовать, какие именно детали пейзажа стоит запечатлеть в кадре. А этот мальчик полностью положился на мой опыт и вкус, я же расхвасталась, как последняя…»
— You think, that I can’t live without your love[24], — очередная трель Мадонны прерывает муки Алининой совести.
— Я слушаю.
— А вы можете? — Мужской голос кажется смутно знакомым, но Алина не может понять, о чем ее спрашивают.
— Простите?
— Вы можете жить без моей любви?
— …
Легкое замешательство, приглушенный кашель, а потом:
— Это Гальперин.
Алине мгновенно становится жарко. «Зачем он звонит мне? Прошло столько лет. Как странно. И откуда у него номер телефона? Хотя современный мир, базы данных: узнать несколько цифр — пятиминутное дело. Алина, перестань думать о ерунде! Говори что-нибудь! Ну, говори же, не молчи!»
— …
«Почему она молчит? Она что, не помнит меня? Нет, быть такого не может. Просто растерялась, наверное».
— Простите, если я вас обидел. Я не хотел.
«Надо думать, он позвонил почти через восемь лет не для того, чтобы наговорить гадостей. Восемь лет… Восемь. Не может быть. Тот разговор в его кабинете был вчера или, в крайнем случае, позавчера. Я же помню каждое слово, каждую интонацию, каждый взгляд. А почему, собственно, я это все помню? Странная встреча с чужим человеком. С чужим… Но родного в нем почему-то больше, чем в ком бы то ни было. Почему?»
— …
— Почему вы молчите, Алина?
«А что я должна сказать? Что? Странные люди. Один требует слушать, другой — говорить».
— Просто…
— Что? Что?
— Слишком много врачей для одного дня.
От неловкого движения трубка снова падает в снег. Из глубины сугроба все еще доносится обеспокоенное:
— Алина? Алина?
Алина зачехляет штатив, несколько секунд провожает взглядом заходящее солнце, потом оборачивается к корреспонденту, улыбается как-то криво:
— Пойдем?
— А трубка? Достать?
— Не стоит.
— Ты что, Алин? Пожалеешь ведь.
— Пожалею.
— Так давай достанем!
— Отстань! И вообще, пойдем быстрее. Мне еще на кладбище надо успеть.
— Зачем?
— Бабушка говорила, здесь где-то дед похоронен. Хочу его могилу найти.
— А ты знаешь, на каком кладбище? Их здесь тридцать девять.
— Кажется, на Центральном. Ну, пойдем же!
— Алина, да что с тобой?
47
— Все в порядке, — Гальперин отмахивается от секретаря. «Вот ведь. Вызвал зачем-то, а зачем — забыл». — Все в порядке, Лена, — повторяет он, стараясь смотреть в обеспокоенные глаза женщины как можно строже. «А то развела тут: „Вам плохо, Владислав Андреевич? Владислав Андреевич, вы меня слышите? Владислав Андреевич, я сейчас кого-нибудь позову!“ А я ведь просто задумался. Неужели человеку нельзя отвлечься, уйти в себя хотя бы на пять минут, отрешиться от окружающего мира? Человеку можно, директору „Полиграфа“ — нет. Центр психологической помощи должен функционировать безукоризненно. И уж точно ни один человек здесь не должен заподозрить, что руководителю нескольких дюжин психологов, неврологов и патологов душевных болезней различных генезов самому необходима помощь подобного специалиста. Окажись Влад сейчас на кушетке пациента, какой первый вопрос был бы
