свои эмоции женщины из неблагополучной семьи, которая появилась на свет в результате союза совсем юной девушки и безработного актера-алкоголика. Я поклялась себе, что никогда не повторю маминой ошибки. И однако я отдала бы не раздумывая свои экземпляр первого издания «Радостей секса» за один только вальс в этом бальном зале с несравненным Натаниэлем Стюартом.
Натаниэль, любила повторять Виктория, был человеком, опередившим свое время. И в этом я была с ней совершенно согласна. В Стюарт-хаузе были солнечные часы, мастерская, темная комната для печатания фотографий и даже метеорологическая станция за домом. А также конюшня, каретный сарай, кукольный домик для Виктории и возвышавшаяся посреди английского сада белая изящная беседка.
Все исчезло, все. Только сам дом и стоял еще на месте – слабая тень самого себя в прошлом. По иронии судьбы ему было суждено уцелеть во время сильнейшего землетрясения и пожара для того только, чтобы пасть жертвой человеческой жадности и равнодушия. Пруденс, несчастная жена Натаниэля, вышедшая вторично замуж за Квентина Феннивика, умерла через год после свадьбы, и безутешный вдовец тут же приказал снести обе пострадавшие от огня башенки на доме. Я вспомнила, как содрогнулась Виктория, рассказывая мне о том, как они рухнули вниз на улицу, и меня охватил гнев. Каким человеком нужно было быть, чтобы пойти на такое?
Феннивик надстроил четвертый этаж, сохранив лишь небольшую часть «вдовьей дорожки» на крыше, после чего нанятый им подрядчик разгородил дом на отдельные квартирки, которые стали сдаваться в аренду. Во время жилищного бума после первой мировой войны Феннивик постарался выжать из дома дополнительную прибыль, расширив фасад почти до улицы и устроив там еще несколько квартир. После его смерти такие же, как и он, жадные наследники продали Стюарт-хауз, ставший к тому времени бельмом на глазу у всего квартала, какому-то владельцу трущоб, который стал сдавать комнаты мелким торговцам наркотиками, мигрантам и сутенерам. Жильцы в доме постоянно менялись; постепенно оттуда было вынесено все, что не было прибито гвоздями к полу и стенам. В конце восьмидесятых годов городские власти объявили дом непригодным для проживания.
Последние фотографии дома производили тягостное впечатление, вызывая в душе какую-то неизъяснимую тоску, и, глядя на заколоченные окна и стены, изрисованные местными любителями настенной живописи, я почувствовала, как на глаза у меня наворачиваются слезы. Участок приобрела какая-то строительная компания, намеревавшаяся использовать его в коммерческих целях. Через несколько дней бесполезный старый дом снесут, и на его месте будут построены пиццерия и видеосалон.
Если только не произойдет чуда.
Я закрыла глаза, не в силах долее смотреть на фотографии. Затем вновь убрала их в папку и положила на прежнее место в ящик стола.
– Эй, ленивец, – слегка ткнула я носком туфли Аполлона под бок. – Пора идти. Нас ждет Виктория.
Уютно устроившись на ее диванчике, мы пили чай. Или, вернее, пила я, тогда как Аполлон с шумом лакал свой из фарфоровой миски с отбитыми краями. Не успели мы войти, как он тут же принялся возбужденно ходить взад-вперед по комнате и скрести лапами в дверь, словно ему не терпелось как можно скорее уйти отсюда. Поэтому Виктория и налила ему в миску чая с ромашкой, чтобы, как она выразилась, «успокоить его нервы».
– Ну, что же, – произнесла со вздохом Виктория, продолжая мерно покачиваться в своем кресле- качалке. Руки ее были сложены на коленях, и сквозь тонкую, прозрачную, как папиросная бумага, кожу явственно проступали голубые жилки. – Думаю, сейчас самое время.
– Время для чего? – спросила я удивленно.
– Разумеется для того, чтобы рассказать тебе конец моей истории.
Слова Виктории меня несколько озадачили. Вот уже несколько недель она рассказывала мне о своей жизни, но рассказывала отрывочно, постоянно перескакивая с одного на другое. Так, я узнала о ее детских годах, проведенных в Стюарт-хаузе, и о последующих событиях – как ее после землетрясения отправили к тете с дядей, а те запирали ее в чулане, боясь, как бы обезображенное лицо племянницы не распугало их гостей. Ее родная мать появилась после землетрясения и попыталась забрать ее к себе, но из этого ничего не вышло, так как дядя Виктории обратился в суд и добился того, что Джессика была объявлена неспособной воспитывать своего ребенка.
Когда Виктории исполнилось восемнадцать, она попыталась получить место учительницы, но ни одна школа не решилась взять девушку на работу из-за ее шрамов. В конце концов она устроилась преподавать систему Брайля в школе для слепых, но так никогда и не вышла замуж и детей у нее не было. Подозреваю, до некоторой степени она видела во мне дочь, которую ей не суждено было иметь; она уговорила меня принять от нее в подарок старинный фамильный медальон вдобавок к своей печальной истории. Что еще она могла мне рассказать?
– Я имею в виду конечно же землетрясение, – продолжала Виктория, явно не замечая моей растерянности. – Несомненно, ты не раз задавалась вопросом, откуда они у меня, – она подняла руку и провела кончиками пальцев по уродливым шрамам на своем лице и шее. – Почему ты выглядишь такой удивленной? Я не родилась с ними, ты знаешь.
Я почувствовала, что краснею.
– Я не думала, что вы захотите говорить об этом.
Виктория поджала губы.
– Но сейчас я должна это сделать. Все произошло во время землетрясения. Вскоре после свадьбы…
– Вы говорите о свадьбе вашего брата?
Она мечтательно улыбнулась и кивнула.
– Натаниэль был совершенно неотразим во фрачной паре и цилиндре. Уверена, он мог бы жениться на любой женщине в штате, а может даже и в стране.
Я снисходительно усмехнулась. Говоря о своем старшем брате, Виктория нередко представляла все в одних лишь розовых красках.
Старая женщина погрозила мне пальцем.
– Уверяю тебя, я говорю истинную правду. Натаниэль мгновенно привлекал к себе все взоры. Когда он входил в комнату, люди вокруг замолкали и оборачивались, чтобы взглянуть на него; садясь, он словно заполнял собой все кресло. Не то чтобы он был крупным мужчиной, совсем нет. Но в нем было нечто, мгновенно вызывавшее к нему уважение.
Я усилила звук на своем магнитофоне, тогда как она, умолкнув на мгновение, облизала губы.
– Какая жалость, что он женился на Пруденс. В сущности, она была неплохой женщиной. Но глупой – тщеславной, пустоголовой девицей, у которой ума было не больше, чем у ребенка. Однако Натаниэль был полон решимости найти для меня подходящую мать после того, как моя родная сбежала.
– Джессика, актриса, – уточнила я.
– Знаешь, отец любил ее. Он сказал мне, что влюбился в нее, едва увидев ее на подмостках, как тогда говорили. Она разбила ему сердце. Он умер год спустя после того, как она нас бросила. Я до сих пор не понимаю, как могла мать оставить своего собственного ребенка. Мне кажется, в глубине души Натаниэль боялся, что я вырасту похожей на нее, и хотел во что бы то ни стало спасти меня от меня самой. – Виктория вздохнула. – Я часто думала, насколько все могло бы сложиться по-другому, если бы этой свадьбы вообще не было.
Оторвавшись от своих записей, я увидела, что она вытирает глаза.
– Потому что Пруденс не взяла вас под свое крыло после смерти вашего брата?
На лице Виктории появилось недоуменное выражение.
– Я сказала тебе, что он умер? – она покачала головой. – Должно быть, моя память даже хуже, чем я думала. Нет, он не умер.
Я удивленно подняла брови.
– Но…
– Он исчез в ночь землетрясения. Через четыре дня после женитьбы на Пруденс.
– Но разве они не отправились в свадебное путешествие?
– Им пришлось его отложить, поскольку у Натаниэля были какие-то неотложные дела с мистером Шпреклзом – какие, никто не знал. – Виктория еле заметно улыбнулась. – Пруденс была в ярости, но Натаниэль пообещал ей, что все это займет всего лишь несколько дней. Я помню, как она обрадовалась, когда Антонио Джузеппе, управляющий Натаниэля… Господи, каким же он был рослым, красивым парнем!…
