— Но ведь Казацкое занято немцами. Знают об этом в корпусе?
Чернов растерянно развел руками.
— Нет…
— Вы добирались к нам через Казацкое?
— Я ехал через деревню Бочечки, что рядом с Казацким. Меня обстреляли из автоматов.
— Ясно. Значит, и там немцы. Однако, товарищ майор, приказ есть приказ.
Я при нем передал необходимые распоряжения в батальоны, и наши подразделения двинулись на новый рубеж.
Знакомое село. Мы снова вошли в него после короткого боя. Немцев здесь было не больше роты, и они поспешно отступили. Я осмотрел площадь, на которой несколько дней назад произошла моя «трогательная» встреча с немецкими мотоциклистами, и точно определил то место, где Косолапов исполнил свой «коронный номер» — изумительный разворот.
Где же население Казацкого? Люди попрятались, притаились, они были уверены, что в селе снова немцы.
Но вот я вижу, в окнах постепенно зажигаются огоньки. Слышны радостные возгласы. Старушка- хозяйка распахивает перед нами дверь.
— Милые… Соколы наши, — какое счастье! Значит, выгнали этих воров?!
Она рыдает, склонившись на плечо штабному писарю; он тоже украдкой смахивает слезу.
— Сынку… Сынку, родной мой! Не оставляйте нас на поругание, на муки…
До боли мне жаль эту старенькую украинку: я знаю, что и в других домах в эти минуты люди рыдают от радости, рассказывают о пережитом, просят о помощи и защите и что солдаты теряются: как отвечать им? Обнадеживать — значит лгать; сказать горькую правду — и самим невыносимо больно. Что ж, воин должен держать себя в руках. Будет и на нашей улице праздник! А пока — за работу. До праздника еще много воды утечет и много прольется крови.
Около четырех часов утра на улицах загремели очереди автоматов. Я выбежал на крыльцо. Где-то близко застрочил пулемет, коротко ухнула танковая пушка.
Что же случилось? Быстро связался с комбатом Михайловым. Он сообщил, что, кроме нас, в селе расположилось на ночь какое-то немецкое подразделение и наши завязали с ним бой…
На рассвете веселый, свежевыбритый и подтянутый капитан Кужель докладывал:
— Ночью мои артиллеристы устанавливали орудия вдоль дороги Казацкое — Хижки. Один орудийный расчет заметил возле дома большие грузовые машины. Таких машин у нас нет… Бойцы подошли ближе. Здесь, оказалось, были не только машины, но и немецкие танки. Хлопцы тут же развернули орудие и влепили прямой наводкой по этим машинам. Немцы спали. Потом они начали стрелять куда попало и пытались бежать… Мы захватили три танка, два из них вполне исправные, захвачены две автомашины и оружие.
Докладу капитана я нисколько не удивился: в те первые месяцы войны, случалось, не только ночью, даже днем нелегко было разобраться, где немцы, а где свои.
Но событие было радостное: вскоре оно стало известно всей бригаде и ободрило солдат.
Меня тревожило, однако, что связи со штабом корпуса не было почти всю ночь. Мы подготовили донесение о состоянии бригады, о том, что она стала малочисленной, разорвана на части, и это не могло не отразиться на ее боеспособности. Но как же передать это донесение?
— Я думаю, имеется единственный способ: добраться в штаб на мотоцикле, — предложил Аракелян. — У меня есть новенький трофейный мотоцикл. Езжу я отлично. Давайте донесение: как пуля пролечу!..
Это был отважный офицер, скромный и решительный. Он уже не раз бывал в опасной разведке, в одиночку ходил за «языком», и ему везло, как, случается, может везти только очень смелому человеку.
По моим расчетам штаб корпуса должен был находиться в лесу, около хутора Волчик. В этот хутор я и направил Аракеляна.
В крестьянской хате, которую занимал штаб, собрались офицеры. Были здесь комиссар Чернышев и Борисов. Комиссар рассказывал о первых весточках из Конотопа. Он встретил двух беженок, — каким-то чудом они прорвались через фронт и ушли дальше, на восток, на поиски эвакуированных конотопских железнодорожников. В городе они сорвали со стены приказ немецкой комендатуры и отдали его Чернышеву. Сейчас этот приказ лежал передо мной, и я читал крупные жирные строки:
1. Кто не сдаст оружие — будет расстрелян. 2. Кто не сдаст телефонные аппараты — будет арестован и расстрелян. 3. Кто будет заниматься охотой — будет расстрелян. 4. Кто не пойдет на работу добровольно — будет доставлен в полицию и понесет суровое наказание.
— Я покажу этот приказ солдатам, — взволнованно говорил Федор Филиппович. — Гитлеровцы нередко и сами агитируют фактами против фашизма. Они печатно подтверждают собственную бесчеловечность и удваивают нашу ненависть.
Под окном затрещал мотор мотоцикла, и Чернышев отодвинул занавеску.
— Аракелян?! — воскликнул он удивленно. — Да, прибыл Аракелян…
Капитан вбежал в комнату, держа у груди пакет. Сначала я подумал, что он ранен: ноги его подгибались, лицо приняло землистый оттенок. Он схватил кувшин с водой, выпил два глотка, заговорил сбивчиво:
— Танки… Очень много танков! Они развернулись в боевые порядки и уже наступают на Казацкое… За ними движется цепь немецкой пехоты. Их много. До полка. Они идут из Лизогубовского леса, со стороны Нечаевки и Гвинтового.
Не хотелось верить Аракеляну. Быть может, он ошибся? Да, немцы могли предпринять атаку с помощью подоспевших танков, но только не из Лизогубовского леса. Ведь в этом лесу все еще оборонялись наши 6-я и 212-я воздушно-десантные бригады! Где же они?..
Спросить об этом Аракеляна я не успел, — на село обрушился огонь то ли шести, то ли восьми батарей артиллерии. Пехота и танки противника ворвались в Казацкое одновременно с нескольких направлений. Завязалось ожесточенное уличное сражение.
С невысокого крылечка мы увидели, как три немецких танка медленно выкатились на площадь. Они разворачивались в сторону нашего домика. Неужели за такое короткое время гитлеровцы успели засечь местонахождение штаба? Возможно, вражеские танкисты заметили нас на крыльце?
Я спрыгнул с крыльца и лег под фундамент дома. Рядом со мной упал врач Охлобыстин. Комиссар успел пробежать во двор; еще несколько офицеров залегли вокруг дома.
Танки свернули в нашу уличку и, не ведя огня, двинулись в сторону окраины. Они прогромыхали в пяти-шести метрах от меня и вскоре скрылись за поворотом.
Я услышал чьи-то ругательства и не сразу узнал голос Охлобыстина.
— Трижды проклятые… Хорошо, что нас не заметили!
На соседней улице и чуточку дальше, на юго-западной, окраине села, непрерывно гремели пушки артдивизиона капитана Кужеля. Мы уже научились узнавать их по тембру: по-видимому, Кужель продолжал отбивать танковую атаку.
Оставаться дольше здесь, у хаты, не было смысла. Северо-западнее Казацкого начинался Лизогубовский лес. Я дал сигнал о перемещении штаба в этот лес короткими перебежками и по-пластунски. Но выйти из зоны очень плотного ружейного и пулеметного огня было почти невозможно. Мы отползли огородами метров на сотню и оказались перед вражеской пехотой. Было непонятно, когда она успела просочиться в наш тыл и сосредоточиться на довольно выгодном рубеже?
Завязалась перестрелка. Но странное дело, уже после первых наших автоматных очередей немцы поспешно отступили. Теперь я разобрался в обстановке, правда, только на этом малом участке боя. Случайно мы сами оказались в тылу у немецкого подразделения, и гитлеровцы подумали, что мы стремимся их окружить.
На месте нашей короткой остановки нас догнал связной от Кужеля. Было удивительно, как этот связной разыскал нас в зарослях конопли и подсолнуха на огородах, да еще в такой неразберихе боя. Он доложил, что через Казацкое отходит корпусной танковый батальон, которым командует майор Красовский. Батальон этот маломощен, всего восемь легких танков, но Красовский решил прийти на выручку штабу бригады: его танкисты заняли огневые позиции у отдельных домов и расстреливают наступающую
