Двенадцать, или Воспитание женщины в условиях, непригодных для жизни

— Я говорю то, что знаю, — строго произносит Технолог, — но если вы хотите попроще, могу объяснить. Это, кстати, касается вас всех — не зря же мы сейчас вместе. Итак, человек, а точнее, его личность, рождается и вращается в кругу узкого собственного мира. На протяжении всей жизни мы существуем в нем и руководствуемся несколькими инстинктами — теми, что унаследовали от своих предков. Их названия вы знаете — есть, пить, защищаться, продолжать род… Инстинкт есть инстинкт. Большинство из нас живет так, будто является центром вселенной. Это — счастливчики, они живут, как трава. Но есть другие. Те, кто в результате какого-то события выходит за рамки индивидуального сознания и присоединяется к всемирному разуму. Из маленького узкого круга они внезапно попадают в бескрайний мир бытия. И эта бескрайность поглощает их скудное индивидуальное существование! Практически незаметно для себя человек проскальзывает из старой вселенной в новую. Такое случилось с каждым из нас. Теперь вы понимаете, почему мы вместе? Нас не так уж много, и мы должны беречь друг друга. И… и жалеть тех, кто…

— Кто живет, как трава… — подсказывает Тувеянсон.

— Да, — подхватывает Веронезе, — это то же самое, что стоять рядом с огромным полотном работы Микеланджело или Леонардо, и видеть только цветные пятна и борозды от волосков кисти, и не знать, что представляет собой вся картина.

— Да. Есть, спать и продолжать род — этого не достаточно, чтобы иметь право называться человеком. Видеть мир в целом — вот главный результат обращения.

— И вы считаете, что она может быть с нами? — подает голос Галеристка. Хелена представляет себе ее утонченный аристократический профиль и немного отстраненный взгляд иронически прищуренных глаз.

— Конечно, да, — говорит Технолог, — у нее сильная воля, отличная интуиция и насыщенная эмоциональная жизнь. Это — три условия для человека, способного ощутить обращение. В конце концов… в конце концов, мы все говорили с ней. Ни один не отказался. И, прошу заметить, она не задавала глупых вопросов!

— В конце концов… — эхом подхватывает Олигарх, — признайтесь откровенно: мы все — ее поклонники.

— Это правда, — отзывается Галеристка.

— Да, — говорит Странник.

— Согласен, — тихо произносит Наследник.

— Итак, — заключает Технолог, — десять из десяти! Она — наша.

Слышно, как кто-то (конечно же — Тувеянсон!) хлопает в ладоши.

— Но нужно, чтобы она об этом узнала! — говорит Русалочка.

— Она уже знает, — говорит Технолог. — Она придет к нам сама… Она заберет нас отсюда…

* * *

Хелена отстраняется от стены, она настолько срослась с ней за эти полчаса или час, что ей кажется, будто она едва отлипает от нее, сопротивляясь, барахтаясь под давлением влажной ночной темноты. Она подносит к глазам руку с часами — половина двенадцатого. Минут через десять-пятнадцать по трассе мимо больницы проедет последняя маршрутка. Значит, нужно идти. Обдумывать все это — позже.

Она тихо направляется к лестнице. На сегодня с нее хватит, решает она. Но теперь она уверена, что рядом существует жизнь. Даже здесь. Хотя почему «даже»? Именно здесь, где рушатся надежды.

Спустившись на первый этаж, она будит санитара, и тот, недовольно сопя и зевая, долго звенит ключами, отпирая дверь.

Хелена быстро идет по темной сиреневой аллее. Голова ее раскалывается, ноги дрожат. Она едва успевает добежать до полупустой маршрутки, и водитель настороженно поглядывает на нее в зеркало, висящее над его головой, — кто его знает, что за люди садятся на этой остановке…

Дома она перерывает книги — просто вытряхивает их на пол из ящиков, которые так и не удосужилась разобрать за целый год. Их так много! Наконец она находит первое издание своего «Амулета Паскаля», написанного по-английски — без сокращений и пояснений, которые были внесены потом при переводе по настоятельным советам издателя и редактора. У нее никогда не было времени и привычки перечитывать написанное, а тем более — изданное и вытесненное новыми сюжетами. Но она все помнит и поэтому, почти с отвращением пролистав страницы с диалогами и сюжетной коллизией, наталкивается на «проходные абзацы» — те, что были написаны «для себя»:

«…В кругу герцога Роанеза, во время очередного светского приема, кавалер де Мере познакомился с удивительным человеком, который показался ему „человеком преклонного возраста“ — известным математиком Блезом Паскалем. Для аристократа Мере тот был лишь чудаком, без хороших манер, слишком замкнутым и застенчивым. Позднее, благодаря записям самого де Мере, современники решили, что дерзкий кавалер перевоспитал Паскаля. Вот выдержки из этих записей: „Этот господин был сильным математиком, который, надо заметить, не знал ничего, кроме этой науки, не имеющей для мира никакого значения. Этот человек, у которого не было никакого вкуса и такта, постоянно вмешивался в разговоры, всегда удивлял и заставлял смеяться над ним. Но впоследствии он становился все менее уверенным в себе, начал только слушать и задавать вопросы и все, что слышал, записывал в свой блокнот, который постоянно носил с собой. После наших совместных путешествий этот человек перестал думать о математике…“ В это время Блез Паскаль сделал запись в своем записной книжке: „Надо держать свои мысли под замком. Буду осторожным во время подобных путешествий!“

Снисходительно похлопать гения по плечу — вот единственная отрада „сильных мира сего“. Они аплодируют — гений стыдливо и благодарно улыбается. Они мягко намекают ему на то, что нынче в моде фламандское кружево, а не дешевые плетеные изделия, приобретенные на углу своего дома, — гений краснеет.

Ему мягко говорят, что все, чем он занимается, все, на что положена жизни, — ерунда. О, он может кивнуть в ответ. Но это будет механический жест. Дань вежливости. Страх вызвать дополнительные разговоры. Гений ждет обращения, как кавалер де Мере — свою очередную любовницу…»

Вот оно, это слово! Хелена напрягается, чтобы вспомнить… А что вспоминать — она все знала сама. Она перелистывает еще несколько страниц:

«В один из праздничных дней Блез ехал в повозке, запряженной четверкой лошадей. Лошади понесли, и повозка оказалась на краю моста, не огражденного парапетом. В одно мгновение вся четверка оказалась в воде, а повозка каким-то чудом застряла на самом краю обрыва. После этого случая Паскаль начал страдать бессонницей, во время которой его посещали видения. Свидетельство аббата Буало: „Этот великий ум всегда представлял, что видит по левую от себя сторону бездну. Он всегда ставил с левой стороны стул, чтобы успокоить себя. Друзья и духовные наставники убеждали его, что нечего бояться, что видения — лишь порождение его больного воображения. Он соглашался, а спустя четверть часа снова видел слева пропасть, которая затягивала его…“ Ученого объявили сумасшедшим. Его сторонники и завистники долго спорили по этому поводу. Но ему было все равно.

В ночь с понедельника на 23 ноября 1654 года от „десяти с половиной часов до полуночи с половиной“ произошло то, что перевернуло всю его насыщенную и недолгую жизнь: встреча с Реальностью, самая загадочная мистическая встреча, получившая название обращение, или озарение. Под воздействием постоянной бессонницы и длительной внутренней борьбы Блез Паскаль пережил состояние, близкое экстатическому приступу, во время которого вся красота и сущность мира открылись перед ним. В этот момент он не молился — как истинный приверженец точных наук, он делал отрывочные записи на небольшом клочке пергамента:

„Год 1654. Понедельник, 23 ноября, День Святого Климента, папы и мученика. Накануне Дня Св. Хрисогона мученика. С 10.30 вечера до 12.30 ночи. Огонь. Бог Авраама, Исаака и Иакова, а не философов и ученых. Веруй, веруй, почувствуй Радость и Мир. Бога Иисуса Христа. Мой Бог и твой. Ваш Бог будет моим Богом — забудьте обо всем в мире, кроме Бога. Лишь Евангелие приведёт к Нему. Величие человеческой души. Праведный Отче, мир не знает Тебя, но я знаю. Слёзы радости. Я не с ними. Меня, источник воды живой, оставили. Боже, Боже мой, почему ты меня оставил? Позволь мне быть с Тобою на веки. Ибо Он жизнь вечная, истинный Бог наш, Иисус Христос. Иисус Христос. Иисус Христос. Я бежал и отверг Его,