Дорогу до дворца Миронов запомнил по тому напряженному молчанию, что воцарилось кругом. Разноцветные кучки придворных стояли на отдалении, страшась перейти невидимую грань, отделяющую их от солдат, вытянувшихся тонкой цепочкой — примкнутые к винтовкам штыки грозно сверкали на утреннем солнце.
И еще Федор запомнил те обжигающие взгляды, которыми одаривали его, силясь проникнуть в тайну красного футляра. А у главных дверей их встретили казаки Дворцовой сотни.
Старый есаул с длинной седой бородой, с таким же хорунжим, сражавшиеся здесь, в Петергофе, в день злосчастного гвардейского мятежа, проворно выхватили сабли из ножен и вступили в охранение. А солдаты остались у дверей — вход вовнутрь, по той же инструкции, был для них в таком случае запрещен.
До самых дверей царского кабинета они шли по совершенно пустому коридору, который только несколько раз перегораживали настороженные фигуры часовых с перекрещенными винтовками, которые тут же размыкались перед их шествием.
— Государево слово и дело! — громко произнес полковник, входя в раскрытые двери.
— Спешная депеша, ваше императорское величество!
— Дайте послание! — Императрица произнесла это совершенно спокойным голосом, но Федор видел, что она с трудом сдерживает волнение — на лбу выступили мелкие капельки пота, рука чуть дрожала, принимая футляр.
Екатерина Алексеевна медленно прочитала послание, вспыхнув на секунду радостным светом, но тут же снова напустила на себя маску спокойствия и повернулась к кабинет-секретарю:
— Собрать немедленно господ сенаторов, министров и послов! Оповестите Синод и патриарха — пусть будут готовы провести молебен! Я сама посещу Казанский собор!
Кабинет-секретаря словно ветром сдуло, настолько этот молодой мужчина оказался проворен. А императрица повернулась к застывшему соляным столбом телеграфисту.
— А вы, мой милый друг, примите от меня подарок за эту долгожданную новость.
Федор оторопело посмотрел на протянутую ему золотую папиросницу, не решаясь взять ее в руки.
— Да возьми же, неслух!
Ухо обжег злой шепот Бергена, и Миронов взял открытую коробочку. О такой награде он раньше и мечтать не смел. Действительно, царский подарок. И тут он заметил, что коробочка не пустая — в ней переливались серебром четыре маленьких звездочки.
Что это такое?
Неужто…
— Благодари государыню за чин, неслух, — повинуясь злому шепоту, Федор упал на колени и почтительно прикоснулся губами к протянутой руке и с замиранием сердца услышал Ее слова:
— Я довольна вами за эту долгожданную весть. Идите на службу, а то новые депеши могут прийти, господин коллежский секретарь.
Федор низко поклонился, ноги еле держали его — он не мог поверить, что за одну лишь телеграмму, пусть даже такую, ему не просто классный чин даровали, а целых два. Но, пребывая в обалдении, он все же расслышал гневные слова императрицы, брошенные полковнику Бергену:
— Теперь за беспредельную наглость я аглицкому послу прилюдно задам звону! И такого, что вся Европа услышит!
— Ваше высокопревосходительство!
В комнату осторожно вошел адъютант, глянул на пашу с немым вопросом. Кутузов чуть кивнул, давая молчаливое разрешение. Офицер тут же громко доложил:
— Гонец от его императорского величества.
— Зови, — только и ответил генерал, и тут же в комнату зашел молодой капитан в запыленном мундире Генерального штаба. Четко отдал воинское приветствие и протянул генералу красный футляр. От сердца сразу отлегло — цвет был соответствующим ожиданиям.
— Победная реляция, не так ли? — приветливо улыбнулся Кутузов, постукивая с намеком пальцем по красному сукну.
— Так точно, ваше высокопревосходительство, — излишне звонко ответил ему офицер.
— Константинополь в наших руках, султан Селим пленен и содержится под крепким караулом. Английская эскадра в Золотом Роге, осмелившаяся стрелять по нашим кораблям, уничтожена.
— Как государь?
— Его императорское величество бодр и весел, ваше высокопревосходительство!
— Я рад, очень рад! Вы мне доставили чудесные известия, искренне благодарю вас!
Кутузов с трудом стянул с пальца драгоценный перстень и с улыбкой протянул дар. Такая мода повелась — император золотые табакерки дарит со звездочками, а генералы на перстни перешли, даже Суворов, на что тот прижимист, но время от времени немногие счастливцы щедро обласкиваются старым фельдмаршалом.
Михаил Илларионович скосил единственный глаз в сторону паши — тот сидел с окаменевшим лицом. Генерал усмехнулся — турок явно понимал русский язык, а потому он и устроил это представление.
— Война вами проиграна, паша. И единственным спасением может быть немедленное заключение мира. Смотрите — проливная зона в наших руках, и больше ни один турецкий аскер не переправится в Европу. Дунайские крепости или взяты нами, или сданы вами. Православное население полностью на нашей стороне, и мы с трудом сдерживаем наших единоверцев от отмщения. Слишком много вы пролили здесь крови, паша, чтобы надеяться на милость покоренных вами народов. Я это еще по Морее понял, в первую кампанию — греки прямо пылают к вам злобой и яростью.
— Бешеный пес всегда куснет руку благодетеля…
— Не такие вы и благодетели, уважаемый. Каждый год в разных местах янычары резали православных, приручая народы к покорности. А ведь вас, османов, здесь едва десятая часть. Ничто в сравнении с многолюдством ненавидящего населения. И мы, русские, выступаем единственным гарантом того, что магометане останутся в живых. Вам нужна всеобщая резня османов, Ибрагим-паша?
— Нет, почтеннейший генерал. Как я понимаю, здесь османы больше жить не будут.
— Мы их всех выселим за Проливы. Ради их же безопасности. И туда не пойдем — все чисто турецкое вашим и останется. Мы возьмем под опеку только православных, и там где их большинство.
— Я понял вас, уважаемый Кутуз-паша. Мне стоит поговорить с комендантом Видина — оборона этой крепости бесполезна, раз кампания проиграна бесповоротно.
Кутузов мысленно усмехнулся — генерал не любил действовать напором, как Суворов. И там, где фельдмаршал вел солдат на кровавый штурм, он, не желая лить понапрасну солдатскую кровь, предпочитал пускать в ход совсем другие методы…
— Грязные, вонючие варвары! Не смейте меня волочь, московиты! Я подданный английской короны!
Онли было страшно, но он знал, что никогда не стоит показывать страх туземцам, тогда они уважают цивилизованного человека. А потому шкипер ругался всеми словами, которые знал. А ведал он много — Карибское море всегда было богато крепкими словами.
— Пожравшие падаль обезьяны! Мы еще достанем ваши хвосты, намотаем их на палку, куски дерьма. И отрежем!
Однако его выкрики совсем не раззадорили двух крепких бородатых мужиков, что волокли его по широкой крепкой лестнице куда-то вниз. Видно, не понимали эти дикари нормальной человеческой речи, и шкипер взъярился еще больше.
— Вонючие отбросы, недостойные считаться людьми! Оставьте меня, вы ответите за это перед английским флотом!
