картины, особенно на те, которые, по ее мнению, особенно удались.
– А это? – в который уже раз пытался я посмотреть работу, которую Ирина игнорировала.
– Не стоит, – морщилась Ирина, – позже. Сейчас у меня слишком хорошее настроение, чтобы смотреть те. Это… это написано, когда я была в переживаниях после аварии, когда мне было плохо, когда испытывала отчаяние.
И опять ее глаза готовы были налиться слезами. Она опять так стиснула руки перед собой, что мне захотелось пожалеть девушку. Ведь я ей уже помог, значит, могу утешить, помочь. И я, приговаривая успокаивающие слова, приобнял ее за плечи, взял за руку. Она благодарно посмотрела на меня. И получилось так, что ее глаза оказались близко-близко перед моим лицом. Я смог, наконец, пристально их разглядеть. Каждую жилку, каждую складочку века, каждую волосинку бровей. У нее была очень нежная гладкая кожа и красиво очерченные губы. И казались они такими мягкими, теплыми.
Не знаю, что на меня нашло. Я никогда не был бабником, а тут… Я вдруг провел пальцем по ее щеке, потом еще и еще раз. По щеке, к височку, где закручивался завиток волос. Потом очень нежно ладонью.
– Как здорово, – прошептала Ирина. – Так приятно.
И я потерял голову. Мои пальцы смело коснулись ее губ, провели вокруг, ощутили их мягкость, нежность, теплоту. И они чуть приоткрылись, показалась белоснежная эмаль зубов. Я приблизил свое лицо и коснулся ее губ своими губами. Они несмело шевельнулись мне в ответ. А я стал жадно и пылко целовать ее, зарываясь своим ртом в ее рот, покрывал поцелуями ее лицо, шею и снова возвращался к губам.
– Я вам так благодарна за помощь, – шептала Ирина, не сопротивляясь, а только придерживая меня руками за локти. – Я была в таком отчаянии, мне было трудно работать.
– Да ерунда все это! – судорожно выдохнул я ей в лицо, потому что мне не хватало дыхания. – Я мог помочь, а значит, должен был. Ты такая… такая…
– А тут такая встреча, – шептала Ирина куда-то мне в затылок, потому что мое лицо зарывалось в ее шею, губы мои уже шарили между верхними расстегнутыми пуговичками ее блузки, а руки, до этого страстно и нежно тискавшие спину девушки, уже были в опасной близости от ее груди.
– Я так рад, что это произошло, – шептал я, уже ничего не соображая, – я так ждал этого…
И все! Больше я себя уже не контролировал. Левая рука под поясницей Ирины напряглась и прижала ее тело ко мне со всей страстью, на которую я был способен. Правая рука решилась и жадно обхватила одну ее грудь. Та была удивительно мягкая и упругая одновременно, я так отчетливо ощущал ее набухший сосок. Путаясь лицом в отворотах блузки, я хватал ее грудь губами прямо через тонкую ткань. Я так прижимался к ней телом, я так втискивал ее в себя… Она не могла не чувствовать, как я возбужден, как…
Дрожащими руками я все же расстегнул блузку и обезумел от вида кружевного белого лифчика и кожи грудей, которая виднелась там. Схватив ладонями ее тело, я мял его, дурея от желания. Лифчик каким-то образом оказался под ее подбородком, а я уже рылся лицом в ее грудях, целовал их, ласкал губами соски, тискал руками и стонал. Безумие… безумие! Рукам было уже мало того, чем они обладали; они потянулись ниже, туда, где находилось то, что я помнил, – плотные пухлые ноги, круглые колени, бедра, так аппетитно обтянутые юбкой…
…А потом мы лежали молча и смотрели в потолок. Я делал вид, что обнимаю Ирину, а она стыдливо прикрывала свое обнаженное тело краем пледа. Я не понимал, почему так произошло. Ирина не сопротивлялась, но и не горела желанием. Она только на первых порах в ответ на мои безумные поцелуи чуть шевельнула своими губами – и все. Но почему? Она что, просто уступила моим притязаниям? Почему не оттолкнула, почему не сказала, что не хочет этого? Не хотела, но отдалась? Но ведь я ей так помог, я ради нее совершил такое, что… Как же так можно ко мне относиться? Я понимаю, что она не знала, как я ее обезопасил, как я ей помог, но ведь что помог – понимала…
А потом мне стало так обидно и противно!.. Я понял, что вся симпатия Ирины ко мне, вся ее уступчивость через силу имеет вполне тривиальное объяснение. Ей нужны отношения со мной, ей нужно выставляться в моем салоне на льготных условиях! Вот из-за чего я здесь, вот из-за чего мы сейчас лежим на этом диване. Как это низко с ее стороны…
Я резко поднялся и стал натягивать брюки. Ирина медленно села, поправила плед и стала молча смотреть на меня. Я это чувствовал. И вдруг я услышал ее голос.
– У тебя странные глаза. Я это заметила еще тогда, когда ты подошел ко мне на месте аварии.
Я замер, не успев застегнуть ширинку.
– Мне жалко тебя, – продолжала Ирина. – Мне кажется, что у тебя случилась очень большая беда в прошлом. Или сейчас?
Обида постепенно ушла. Я вздохнул и продолжил одеваться. Не оборачиваясь, поднялся, поднял с пола галстук, стянул со стула пиджак.
– Ты приходи, – не столько разрешила, сколько попросила Ира. – Будет плохо, приходи. Когда хочешь. Ты же женат, да?
Зря она про жену напомнила. Я совсем было уже собрался обернуться и поцеловать девушку. Но тут на меня снова накатило чувство неприязни, чувство вины и обиды. Как она меня подловила в свои сети, как воспользовалась моим состоянием…
Оля, Оля, Оля! Как сильно все изменилось в нашем доме за эти месяцы. После потери ребенка и известии о бесплодии между нами наметилась трещина отчуждения. Но я вовремя спохватился. Я же мужчина, я должен быть снисходительным, мужественным, сильным. И я сделал первый шаг – стал создавать атмосферу любви и взаимопонимания, восстанавливать то, что казалось мне самому безнадежно утраченным и давно похороненным. Но я же первый и почувствовал, что вся атмосфера, которая моими стараниями создана в семье, напрочь пропитана неискренностью, фальшью. Я видел по глазам жены, что ее улыбки невеселы, что бодрое настроение – только надетый костюм клоуна. Даже минуты близости, которые, кстати, стали очень редкими, – даже они не приносили радости. Я прекрасно чувствовал снисходительную уступчивость со стороны Ольги, потворство моей похоти.
И теперь, после месяцев каких-то казенных обязательных отношений в семье – иным словом я не могу этого описать, – я испытал такой взрыв страсти, такой восторг от обладания женщиной… И такое предательство с ее стороны.
Я ушел из мастерской молча, не обернувшись. Я знал, что Ирина так ничего и не поняла, но мне было все равно. Многое в этой жизни мне уже было все равно. Даже отношение мамы. Как она беспокоилась обо мне после моего выхода из больницы, как она названивала, сколько советов давала, каких только отваров не готовила… Но я и к этому относился равнодушно. Меня такое внимание больше раздражало, хотя я и старался этого не показывать. Я вообще стал меньше бывать дома, ссылаясь на занятость на работе. А на работе стал появляться реже, ссылаясь на плохое самочувствие.
И вот в таком состоянии я и бродил по городу. Особенно старался делать это по вечерам, когда никто не видит моего лица…
«Леха». Боря, ты, конечно, молодец! Вы все, журналюги, молодцы! Вам очень легко рассуждать, или у вас есть просто такое нездоровое желание рассуждать на эти темы. Я не об этом убийце, которого вы тут расписываете соплями и слюнями. Я тот самый капитан милиции из ГИБДД. Не совсем тот, о ком вы пишете, а нынешний, сегодняшний. Только за эти пятнадцать лет ничего не изменилось. На работе три шкуры снимают, платят копейки! А жрать что? Чем семью кормить? Я знаю, что вы сейчас скажете: что, мол, вали из милиции и иди в бизнес. А это каждому дано – бизнес этот ваш? Да ни хрена! И не в бизнесе дело. В смысле, не в оформлении учредительных документов. Каждый в нашей стране испокон веков делает свой бизнес, качает свои денежки оттуда, где сидит. В том смысле – что охраняю, то и имею. Нас же давно еще коммунисты поставили в такое положение, всю страну. Каждый гребет на своем рабочем месте, так чем вам капитан милиции не угодил? Вам легче станет, если он один будет честным среди страны воров?
«Вера Васильевна». Спасибо вам, Борис Михайлович, за интересную тему. Спасибо за то, что помогли задуматься о себе, о жизни. И особенное спасибо за то, что вы затронули, расшевелили этих «капитанов». Вон он как взвился, как заело его! Чувствует свою неправоту, только признаваться самому себе стыдно. Унизительно!
26 июня 2010 г.
Вот в таком состоянии я и бродил по городу. Особенно старался делать это по вечерам, когда никто не
