элитные учебные заведения и к престижным профессиям. Как писал в 1970 году советский социолог В. П. Мишин, «если ряд народов в развитии высшего образования и в подготовке научных кадров еще значительно отстает от среднего общесоюзного уровня (украинцы, белорусы, молдаване, татары, узбеки, азербайджанцы и др.), то некоторые народы (армяне, грузины, евреи) ушли далеко вперед от этого среднего по стране уровня... Поэтому задача сознательного управления развитием национальных отношений заключается на только в выравнивании, но и в поддержании равного уровня развития между народами СССР».
Советское государство много сделало для достижения этой цели. Между 1960 и 1970 годами число специалистов с высшим образованием, занятых в народном хозяйстве, выросло среди украинцев, белорусов, молдаван, татар, узбеков и азербайджанцев больше, чем на 100%, а среди евреев — на 23%. Евреи оставались далеко впереди (166 специалистов на 1000 человек при 25 у украинцев, 15 у узбеков и 35 у занимавших второе место армян), однако тенденция была ясной и устойчивой. В 1950-х и 1960-х годах доля научных работников возросла у узбеков на 1300%, а у евреев - на 155%.
Многие американские читатели сочтут рекомендации Мишина и политику советского правительства знакомыми и, возможно, понятными, однако справедливо и то, что административные контексты мало похожи друг на друга. Главное структурное различие между Соединенными Штатами и Советским Союзом состояло в том, что Советский Союз представлял собой федерацию этнотерриториальных единиц; главное различие между евреями и всеми остальными национальностями из списка Мишина состояло в том, что у евреев не было своей собственной единицы. (Биробиджан никто всерьез не принимал, и нет никаких оснований предполагать, что какая-нибудь другая еврейская область на территории СССР могла бы стать еврейским национальным домом по образцу Украины и Узбекистана.) Грузины и армяне были, подобно евреям, непропорционально представлены среди специалистов с высшим образованием и в целом проигрывали от политики пропорционального представительства по национальному признаку. Но у них, в отличие от евреев, были «свои собственные» республики, внутри которых их господство считалось законным и естественным. Евреи не были главными жертвами советской национальной политики (некоторые «пьемонтские» национальности, такие как финны и поляки, обычно даже не включались в официальную статистику, а некоторые депортированные народы, такие как поволжские немцы и крымские татары, жили в изгнании до самой смерти режима), но они были уникальны среди «основных национальностей» СССР особым сочетанием культурной значимости и административной призрачности. Евреи занимали первое место по всем основным показателям советского прогресса, кроме самого утешительного: наличия протонационального государства с собственными культурными учреждениями.
Однако между американским и советским вариантами борьбы с этническим неравенством было и другое, еще более важное, различие. Любые меры предпочтительного выдвижения (affirmative action, в американской бюрократической терминологии) подразумевают дискриминационные (с точки зрения строгой меритократии) меры против тех, кто к выдвижению не предназначен. В Советском Союзе, в отличие от Соединенных Штатов, дискриминационные меры были умышленными и конкретными, хотя и не признаваемыми публично. Некоторые элитарные учреждения были закрыты для евреев; другие использовали mimerus clausus; третьи ограничивали профессиональное продвижение, возможности публикаций и доступ к привилегиям. Где бы на советской территории или в советской статусной иерархии человек ни находился, еврейская национальность была индикатором (далеко не всегда надежным) элитной принадлежности, политической неблагонадежности и племенной чуждости. «Еврей по паспорту» был универсальной мишенью официальной дискриминации, потому что у него не было советского дома, в который он мог бы вернуться, языковой культуры, за которой он мог бы укрыться, и формального приговора, который он мог бы обжаловать.
Четких дискриминационных процедур не существовало — имелись лишь временные меры, сформулированные втайне и применяемые избирательно и неравномерно в различных отраслях экономики, научных дисциплинах и административных учреждениях. Некоторые второразрядные институты, открытые для евреев, стали перворазрядными ровно по этой причине; некоторые проекты были слишком важны, чтобы их можно было лишить ключевых исполнителей; некоторые руководители обладали связями, позволявшими им защищать своих сотрудников, а некоторые евреи меняли имена или редактировали свои биографии. Антиеврейская дискриминация была относительно умеренной (сводясь в среднем к выбору между хорошим и лучшим) и не очень успешной (огромный разрыв между достижениями евреев и всех остальных сокращался крайне медленно), но ее секретность, непоследовательность и нацеленность на элиту делала ее тем более обидной. Антиеврейская дискриминация, с одной стороны, бросалась в глаза, а с другой — прямо противоречила послехрущевской общественной риторике, превозносившей профессиональную меритократию, чуть смягченную тактичной помощью временно отстающим. Более того, она сопровождалась оглушительным публичным молчанием в отношении всего еврейского. В историях литовских и белорусских городов ничего не говорилось о большинстве их обитателей; в музеях Великой Отечественной войны ни словом не упоминался геноцид советских евреев, а когда Корней Чуковский задумал издать Библию для детей, ему разрешили, «но при условии, что в книге не будут упоминаться евреи». Чемпион мира по шахматам Тигран Петросян был армянином; чемпион мира по шахматам Михаил Таль был «рижанин». А в 1965 году последовал приказ изъять «без оставления копий» все архивные документы, касающиеся еврейского дедушки Ленина. Причиной этого было не опасение дать врагам лишний повод для контрреволюционного отождествления большевизма с еврейством (как это было в 1920-е и 1930-е годы), а страх святотатства. Евреи были чужими; советские герои-евреи были либо не настоящими героями (в списках героев войны евреи не фигурировали как евреи), либо не настоящими евреями (Свердлов, к примеру, был в первую очередь площадью в Москве и городом на Урале).
Подобно «эмансипированным» европейским евреям начала XX века, советские евреи «застойного времени» сочетали беспрецедентные социальные достижения с морально несостоятельной неправоспособностью и «химерической» национальностью, не защищенной государственным национализмом. Их реакцией — как обычно — был принципиальный либерализм (представленный Соединенными Штатами) и еврейский национализм (воплощенный Израилем). Третьего — советского — выбора более не существовало. Как писал о 1960-х годах Михаил (ранее Маркс—Энгельс—Либкнехт) Агурский, евреи были обращены в сословие рабов. Можно ли было ожидать, что народ, давший уже при советской власти и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики, согласится на состояние сословия, высшей мечтой которого было получить должность заведующего лабораторией в ЭНИМСе или старшего научного сотрудника в ИАТе. Евреи были задавлены и унижены в гораздо большей мере, чем все остальное население.
На первый взгляд, это утверждение может показаться безнадежно неверным и, возможно, безнравственным. Некоторые депортированные народы по-прежнему жили в ссылке, некоторые христианские конфессии были официально запрещены, у многих кочевых сообществ насильно отбирали детей, большинству советских граждан не разрешалось жить в больших городах (не то что работать в элитных научно-исследовательских институтах), а большинство сельских жителей, независимо от их национальности, не имели паспортов и являлись государственными крепостными. Однако Агурский писал (в данном случае) не исторический труд, а воспоминания о рождении бунтаря, бунтарей же рождало в первую очередь ощущение безысходной униженности. На закате царской России евреи жили — по целому ряду экономических и культурных показателей — лучше, чем многие другие группы населения, но они были радикальнее всех остальных, поскольку судили о своем положении с точки зрения строжайшей меритократии (а не в сравнении с ламаистами или крестьянами), считали себя способными подняться на самый верх (и имели на это очень хорошие основания) и исходили из того, что официальная политика по отношению к ним этически несостоятельна (так как она была основана на старом конфессионально- сословном, а не на новом либерально-гражданском принципе государственности). На закате Советской империи «еврейская проблема» стояла не менее остро: дискриминация была не такой жесткой, но официальную политику было еще труднее оправдать (с точки зрения официальной идеологии), а масштаб еврейского успеха и, следовательно, опасность потери статуса были несравненно большими. Евреи не были «задавлены и унижены в гораздо большей мере, чем все остальное население», но они действительно дали советской власти «и политических лидеров, и дипломатов, и военачальников, и хозяев экономики» и могли
