сумевшего заставить автора носиться по инстанциям. Здесь, в «Советской России», события направили по заданному руслу: «Коготок увяз - всей птичке пропасть». Не иначе как веруя в удачу иезуитского умысла, при этом ни в грош не ставя закон и правопорядок, существовавшие для таких только на бумаге, с Ал. Соболевым заключили издательский договор. То есть на свет появился юридический документ, подтверждающий благие намерения издательства, налагавший на него в будущем ответственность за свои действия. «Коготок увяз...» Ну а что же поэт? Разинув рот, улыбаясь до ушей, доверчиво шел навстречу грядущей беде? Нет. Он насторожился. Но сильное желание издать книгу сбило его с толку, подсказало наивную мысль, за которую он, увы, ухватился: издатели-де, подобно множеству людей, покоренные, завороженные «Бухенвальдским набатом», в конце концов изменили к нему отношение, устыдились, раскаялись...
Через несколько месяцев рукопись была возвращена Ал. Соболеву. По манере угадывался один и тот же режиссер: и на этот раз получение бандероли было приурочено к какому-то красному дню календаря. Добровольная демонстрация мыслительного убожества: мол, все ликуют и радуются, а ты сиди и вой от досады! Судили по себе.
Но как решилось издательство на противозаконный акт - безосновательно, в одностороннем порядке нарушить договор с автором? Все становится ясно, если не забывать, что происходило названное действие в тоталитарном государстве, где есть один закон над всеми законами - воля, точнее произвол, прихоть или та самая «правда партии» правящей, которой никто не смел перечить. Советское издательство не было бы, не могло бы быть издательством, исповедуй оно иную веру. Кто мог остановить руку партии, ударившую Ал. Соболева? В СССР - никто. Жаловаться партии на партию, как в деле с Московским радио, что ли? Волку на его зубы?
Зная, понимая все это, почему же Ал. Соболев обратился в поисках правды в суд, советский суд? А почему утопающий хватается за соломинку? Безропотно, без боя смириться с гибелью у тебя на глазах твоего детища - твоего творчества? Не смел, не мог он поверить в то, что было непереносимо страшно. Даже в безвыходном, казалось, положении утверждалась потребность протеста.
Противоположная сторона сразу же пустила в ход тяжелую артиллерию «телефонного права» и «телефонного сговора». Перед этой канонадой не устояла ни одна судебная инстанция, включая заместителей Председателя Верховного суда РСФСР, куда обратился Ал. Соболев, обжаловав несправедливые решения районного и городского судов. Замов Председателя республиканской судебной власти без труда «достали». Но сам Председатель оказался для преступных заговорщиков недосягаем, неуязвим: он был компартийной номенклатурой самого высокого ранга и мог позволить себе не обращать внимания на заливистый брёх ошалевших псов, в том числе и высокопоставленных. Он направил дело на новое рассмотрение прямо в городской суд, который, подчиняясь уже своему хозяину, постановил взыскать (на основании договора) с издательства «Советская Россия» полную сумму гонорара за неизданную рукопись. Решение в пользу Ал. Соболева. Победа? Нет. Рукопись осталась неизданной. На второй круг тяжбы у инвалида просто не было сил. Да и, как он уже понял, при сложившемся раскладе «за» и «против» перевес не на его стороне, дальнейшая борьба бесплодна. Мне кажется, прочитав многое между строк дела, без труда разгадав всю подноготную с присутствием еврейского вопроса, Председатель Верховного суда решил хоть частично компенсировать пострадавшему поэту многомесячную нервотрепку. И на том спасибо. Даже малейшая поддержка еврея хоть на каком-то судебном переходе была полнейшей неожиданностью для «друзей» Ал. Соболева. Им волей-неволей пришлось проглотить горькую пилюлю. Ведь лишая Ал. Соболева возможности публиковаться, они не только замалчивали его, загоняли в безвестность, но и оставляли фактически без заработка. План был грандиозный (а какая за этим ненависть!): унижать, оскорблять, трепать без конца нервы, заставлять к тому же нищенствовать на грошовую пенсию.
Но «Бухенвальдский набат» - жил, звучал над страной и в мире и приносил автору приличный (по нашим скромным, разумным запросам) исполнительский гонорар. И вот тут-то «други» дорогие были совершенно бессильны: джин вылез из бутылки!
А мне, откровенно говоря, жаль, что присужденную судом Ал. Соболеву довольно солидную сумму не удержали из личных доходов озлобленных бездарей писательского сословия. За их фокусы расплатилось, увы, государство, налогоплательщики. Не партия, не ССП. По правилам компартий-ной справедливости - всесторонне обираемый народ. Не напрямик, вслух, естественно, а кружными путями, негласно.
Добавлю, что в течение судебной тяжбы, а продолжалась она девять месяцев, мы вынуждены были трижды менять адвокатов: их или запугивали, и они отказывались участвовать в процессе, или покупали, перекупали. За все это время в судейской среде нашелся один смелый и порядочный человек - член горсуда Князев. Виновата, но в суете и сутолоке тех дней больше ничего о нем не узнала. Он, при первом разбирательстве конфликта в горсуде, оставил частное мнение в защиту истца, т.е. Ал. Соболева. Он, конечно, все тоже понял, но, в отличие от своих коллег, не стал подличать по звонку «сверху». Низкий ему поклон, хоть и запоздалый.
И еще. Сторону поэта на судах представляла я. Изо всех сил доказывала, убеждала, увещевала, горячилась, волновалась... «Не мечите бисер...» Только много позже поняла, как жалко, беспомощно выглядела, рассыпаясь в красноречии перед истуканами. Тут и Цицерон был бы бессилен. Советские судьи... Они выходили в зал заседаний с готовым решением, исполненным под диктовку оппонентов Ал. Соболева. Прений сторон за ненадобностью могло и не быть вовсе... И было это в 1968 г., в ту пору, когда миллионы людей неистовствовали, аплодируя «Бухенвальдскому набату». И никто из них и заподозрить не мог, что автора знаменитой песни «за кулисами», в темном углу избивают с намерением убить.
Не спешите читать дальше. Остановитесь... Подумайте... Встаньте мысленно на несколько минут рядом с поэтом, когда он кладет отринутую рукопись сборника своих стихов -«в стол»... На бессрочную «отлежку». Что впереди?.. Может быть, ждет его безвестная жизнь, его труд - погибель... Попытайтесь заглянуть в его лицо, в глаза, вникнуть в то, что там написано... Посочувствуйте... Посострадайте... И поймете, почему в начале 80-х, не имея никакой возможности реализовать, отдать людям созданное за многие годы, не видя выхода из тупика, куда был загнан, Ал. Соболев сочиняет «реквием» своему творчеству.
Строки мои, строки, чудо иль не чудо?
Ваши где истоки, кто вы и откуда?
Я того не знаю: днями и ночами я вас не слагаю, вы родитесь сами.
Строфы мои, строфы, вы - моя отрава, вы - моя Голгофа, честь моя и слава.
Три строфы высоких песней в небо взмыли и какой широкий мне простор открыли.
Прочих супостаты держат на запоре...
Строки-арестанты - боль моя и горе...
Вы - мои посевы, вы - из сердца соки, вы - души напевы, строки мои, строки...
Слагает поэт эти печальные строки под аккомпанемент «Бухенвальдского набата», грампластинки с которым вот уже двадцать лет продолжают раскупать нарасхват, который заслужил название «песня- эпоха». Творец признанного шедевра - отверженный, на положении изгоя негласным приговором коммунистической власти. Приговорен к тому до конца дней... Только ли?..
«Без чувства, что его ценят, ему доверяют, его работой интересуются, любой творческий работник, будь то ученый, писатель или художник, интенсивно и смело работать не может». Это слова П.Л. Капицы. В унисон с его суждением я назову следующую часть своего рассказа строкой из стихотворения Ал. Соболева:
«Я - СЫН твой,
А НЕ ПАСЫНОК, О РУСЬ...»
От хорошей жизни подобные строчки не сочиняют. Горькая доля пасынков - не открытие. Но создателю произведения, всколыхнувшего мир, чувствовать себя пасынком в своем Отечестве?!
В этой части повествования читателю будут предложены отдельные события жизни Ал. Соболева не в хронологическом порядке. Постараюсь не упустить ни одного сколько-нибудь заметного или примечательного факта его биографии. Я не подбирала их специально, с каким-то умыслом. Сами собой они являются разной силы сочными, выразительными мазками в картине его житья-бытья в обществе, где, не забудьте, «человек человеку — друг, товарищ и брат». Коммунистический лозунг.
