стихи... Не знаю, уцелела ли береза - она теперь могла бы быть взрослым деревом. Я запрещаю своим озёрским родственникам и знакомым говорить мне о ее судьбе. Когда бываю в Озёрах - обхожу свое родное гнездо за квартал: больно...
Вот такая история.
«Цветок душистый прерий»... Вот и этот «цветок» прижался к предыдущим «цветкам» увеличивающегося букета «Ату, его... ату!».
И чтобы, как принято выражаться в нашей стране, закрыть жилищный вопрос, а заодно и осветить еще один, никем не освещенный отрезок многотрудной жизни раба Божия Александра Соболева, милостью Божьей - поэта, по возможности кратко изложу быль о нашем переезде из двухкомнатной квартиры на Соколиной Горе в трехкомнатную в Южном Измайлове. В конце 70-х это была только-только застраивающаяся окраина (рядом с кольцевой автодорогой) столицы. Дома возводились на месте сносимых свинарников совхоза. Ну, не правда ли, самое-самое подходящее место жительства для автора «Бухенвальдского набата»? Не опекаемый «верхами», Ал. Соболев вынужден был опять искать решения возникшей жилищной проблемы через районные власти. Он пошел на прием к первому секретарю Первомайского райкома партии. В нескольких словах сообщил о цели визита: семья увеличилась. С приездом тещи он лишился места работы и отдыха, восьмиметровку уступил старой больной женщине. Ал. Соболев попросил секретаря райкома помочь, если можно побыстрее, поменять нашу квартиру на трехкомнатную, пусть тоже малометражку, и хорошо бы поближе к лесопарку Измайлово - нет дачи. Сложившимися обстоятельствами поэт был приперт, как говорят, к стенке. Секретарь, конечно, моментально сообразил, почему поэт обратился к нему, по партийным меркам птице не очень уж высокого полета. Но, не желая ни на шаг отступать от «генеральной линии партии» относительно Ал. Соболева, он счел за лучшее расставить ему ловушку, принять посильное участие в игре, где Ал. Соболеву отводилась роль футбольного мяча у самых мелких госчиновников.
Ответ районного партруководителя внешне звучал обнадеживающе: пусть ваша теща возьмет справку о том, что сдала свою жилплощадь озёрскому горисполкому, сами понимаете, товарищ Соболев, формальность, но необходимая, и мы в течение двух-трех месяцев подберем вам квартиру.
Взять такую справку означало навсегда поставить крест на Озёрах. Не выписывая маму из ее квартиры, мы имели возможность зимой втроем жить в Москве, зато уже ранней весной возвращаться в Озёры. Что делать?.. Поверить секретарю райкома?.. Рискнуть? Смириться с теснотой в долгие зимние месяцы? А где гарантия, что здоровье мамы не разрушит хрупкие наши планы? Ведь все равно, не в этот, так в другой год она уже не сможет путешествовать в оба конца, в Озёры и обратно.
Ал. Соболев решил выполнить условие секретаря райкома. Но когда стало известно, что Соболев добровольно вошел в ловушку, дверца захлопнулась. И пришла пора для секретаря райкома показать поэту компартийный оскал: «Поставим вас на льготную очередь... Года через два...». И начались новые письма, просьбы, увещевания властей, визиты... Жуткая, беспросветная нервотрепка. О, я хорошо помню тупую квадратную физию зампредисполкома по жилищным делам, хитрую тощую шавку с острыми зубками - завотделом учета и распределения жилплощади. А инспекторы этого отдела, особы спесивые, неприступные, распираемые сознанием своей власти над просителями. Рычащие... Ниже спихивать поэта Ал. Соболева было некуда. Край. И опять я прошу: задержитесь на этих строчках. Подумайте. Сопоставьте: гремящий в столице, в стране, в мире «Бухенвальдский набат», пронзительная антивоенная, антифашистская песня, миллионы взволнованных слушателей. И одновременно, на фоне этого, заталкиваемый в гущу бесправных людей, трижды заслуженный перед Отечеством, его автор, мастер - на положении изгоя! За что?! Почему?! Не сгущая краски, гуще некуда, не подтасовывая факты, с точностью и беспристрастием фотоаппарата, констатирую: за то, потому - что еврей!
Решение секретаря райкома отложить наш переезд в большую квартиру как минимум на два года я узнала с ужасом и отчаянием. Что делать? Что нас ожидает? Как отразятся на здоровье мужа, уже инвалида второй группы, летние месяцы в окружающем нас химическом изобилии - в душегубке? Как перенесет пересадку из зеленого рая в ту же душегубку моя старенькая мама?
Чего только ни сделает человек в минуты крайней безнадежности - я написала письмо в ЦК КПСС. Тогдашний зам-завотделом культуры, будущий редактор «Советской культуры» Беляев и инструктор того же отдела Цветков лично и терпеливо доказывали мне свое полнейшее бессилие помочь Ал. Соболеву. В одном оба они были непревзойденными мастерами слова - в умении послать подальше, не прибегая к нецензурным выражениям. Они не могут, они не в силах и т.д. Я знала, что оба врут, но не смела прямо сказать им об этом: на дворе был год 1977-й. Я боялась: я служила опорой двум больным людям, что за мной стояли.
Я непрестанно звонила в райотдел учета и распределения жилплощади: поэт пошел на прием к зампредисполкома по жилищным вопросам. Общими усилиями мы сократили срок замены квартиры на год. Но с таким засильем лгунов все наши хлопоты грозили обернуться химерой...
И вдруг... вдруг произошло чудо. Не знаю, по какой причине оно произошло. Это навсегда осталось для меня загадкой. Неожиданно в нашей квартире прозвучал звонок словно бы из забытого архива - именно так я уже обозначила свое обращение в ЦК КПСС. Как ни в чем не бывало, товарищ Цветков стал упрекать меня за наветы на секретаря Первомайского райкома, необычайно предупредительного и заботливого по отношению к Ал. Соболеву. Цветков только что говорил с ним и узнал: в райкоме недоумевают, куда же пропал поэт, ему давно подобрана квартира, а он не идет получать ордер. Я осталась буквально с открытым ртом, не зная, что ответить.
И признаюсь, до сих пор занимает меня еще один вопрос, на который тогда не сумела найти ответа: не хватил ли секретаря райкома удар от страха, когда ему позвонил насчет Ал. Соболева инструктор ЦК? Не от хорошей жизни стал он оправдываться и врать. Показалось ему, что собственная его шкура затрещала, вот и запел сладким голосом.
После звонка Цветкова чудеса продолжались. Соболеву позвонила вдруг дама из отдела учета и распределения жилплощади (да разве они звонили кому-нибудь или когда-нибудь?!) и тоже сладчайшим голосом спросила: «Не можете ли, Александр Владимирович, с вашей супругой завтра зайти в наш отдел и получить ордер на квартиру в Южном Измайлове? Но хорошо бы раньше ее посмотреть»... Не привыкшие к таким «реверансам», мы ушам не верили.
...Дом, где нам предстояло жить - обычный, блочный, массовой застройки. Но он стоял на улице, не имевшей противоположного ряда домов: окна смотрели на березовый лес, начинавшийся в ста метрах от дома. Вы не поверите, мне не стыдно признаться - я заплакала от счастья. И от усталости тоже.
По случайному совпадению, конечно, мы получили ордер на новую квартиру тоже 24 января, но 1978 г. И так же порадовал нас этот день ярким солнцем, легким морозцем. Обладатели ордера, почти квартиры из трех комнат - десять, двенадцать и семнадцать метров, - слегка будто охмелевшие от радости и окончания хлопот, мы, как и шестнадцать лет назад, зашли в тот же промтоварный магазин и сделали такую же покупку — нарядные занавески на окна.
Всё? «Сказка вся, сказка вся, сказка кончилася?» К удивлению, нет.
В тот же день снова позвонил инструктор ЦК партии (я это подчеркиваю) Цветков. И крепко озадачил меня и самим фактом повторного общения по телефону с женой опального поэта, и содержанием беседы. У меня осталось впечатление, что звонил он затем, чтобы три или четыре раза настойчиво переспросить: «Так вас устраивает такая квартира?» Слово «такая» слегка выделялось интонацией. А разве у нас был выбор? Думаю, что в представлении Цветкова это была не квартира, а убожество, рабам на потребу. Он отлично понимал, что подобное жилье для поэта Ал. Соболева откровенное оскорбление. Очевидно, ему было все-таки неудобно, не исключено, что мешала быть отпетым подлецом частичка совести.
Не избалованная вниманием высоких властных инстанций, удивленная подчеркнутым сверхбеспокойством о Соболеве, а главное - не искушенная в притворстве и хитрости, я отвечала утвердительно. Главным моим аргументом в пользу «такой» квартиры была березовая роща - рукой подать, у Александра Владимировича и у мамы - по комнате, по отдельной комнате, чего же еще надо?
Наверно, товарищ Цветков мысленно обругал меня затюканной плебейкой. Наверно, я сильно уронила себя в глазах партии. Не такой сговорчивой и уступчивой надлежало мне быть! Полагалось, как разъяснили потом люди сведущие, поломаться, покапризничать, покричать, потребовать... А я, измотанная и издерганная до крайности, боялась, чтобы и этого не отняли, не передумали.
Прошло немного времени после нашего новоселья, и я сделала очередное открытие: оказывается,
