прооперированный по поводу онкологического заболевания создатель «Бухенвальдского набата» после полуторамесячного пребывания в больнице вернулся домой. Каким было его самочувствие - ясно без ; лишних слов. Он очень медленно оправлялся от полостной операции, осложненной дополнительным хирургическим вмешательством, от трудного послеоперационного периода. (Об этом в отдельной части книги, названной мной «Самое страшное».)
Вскоре побывал у поэта гость из издательства - редактор ; Романов. Он привез отклоненные стихи, ознакомил Ал. Соболева с предполагаемой книжкой, чтобы получить согласие автора на ее содержание. Некоторых стихов уже коснулась - увы, топорно - рука редактора (а может быть, кого-то вместо него? Не удивляйтесь: все прояснится чуть позже). Редактирование свелось к тому времени - позже было и другое - к сокращению строф, надо понимать лишних, в целом ряде стихотворений. Известное напутствие творящему «чтобы словам было тесно, а мыслям просторно» Романов (или кто-то) применял на практике по своим меркам и вкусу, естественно. И... вместе с «водой» выплескивали и «ребенка», т.е. выхолащивали суть и искажали строй стиха, даже упраздняли сам его замысел. В «урезанных» таким образом стихах автор, понятно, выглядел горе-сочинителем, стихосложением не владеющим... Два из таких «сокращенных» стихотворений Ал. Соболев вынужден был изъять из и без того крошечного сборника сразу же. И предложил поставить взамен два из отвергнутых: «Правда» и «Зачем я родился», выше я о них говорила. «Правда» - поэтический автопортрет поэта.
Что касается монолога «Зачем я родился», то в нем составители сборника усмотрели слова, для них непереносимые.
Можно ли тиражировать строки поэта о том, что он родился для того, чтобы .. .набатную песню о мире сложить и с нею в сердцах человеческих жить.
Нетерпимо!.. Недопустимо!.. Несносно!..
Романов не отважился самостоятельно заменить «два на два», что говорило о его зависимости и подконтрольности во всем, что касалось сборника стихов Ал. Соболева. Он позвонил от нас главному редактору издательства «Современник», в то время Фролову, и мгновенно получил твердокаменный отказ. Невольно подумалось, что Фролов не только держит в уме, но и наизусть затвердил содержание книжки Ал. Соболева. Молодец главный редактор! А какова память - поискать! Ни секунды не затруднился с ответом!..
Слишком слаб был в тот момент больной поэт, чтобы воспротивиться демонстративному хамству и произволу. Он подчинился насилию, согласился на выход книги из 48 стихов... Книжка-«малышка» у автора «Бухенвальдского набата»?! Насмешка, издевательство!.. Но ослабленный болезнью организм инвалида оправдывался: «А ничего-то - лучше?!» Не знал тогда, заподозрить не мог Ал. Соболев, что правильнее было бы выбрать «н и ч е г о»!
Теперь, по прошествии десятилетий, все происшедшее с нами тогда невозможно назвать иначе как наваждением, замороченностью. Толпятся в голове воспоминания, всплывают вопросы, звучащие обвинением нас обоих в беспринципности, потере бдительности и, приходится признаться, в... глупости. Да, оба мы - и поэт и я - были не правы, смирившись с обидной подачкой вместо хорошей по содержанию, красочно оформленной книжки, способной достойно представить творческое лицо автора «Бухенвальдского набата». Как вообще сплоховал Ал. Соболев, словно позабыв вдруг, что он создатель знаменитого, огромной общественно-политической важности произведения?! В равной мере вина в том и моя. Вина ли? У поэта - рак, я - гипертоник, мне 62 года... Измучена, издергана болезнью мужа, страхом за его жизнь. Ал. Соболев - на положении изгоя, во враждебном окружении... Я - возле него, умирающего, одна.
Хороша «цитадель»?! Зная это, поднимите камень поувесистее и метните в нас!.. Не можете?.. Рука не поднимается? Совесть не позволяет?.. Спасибо... Но вынуждена вас огорчить: среди руководящих издательством «Современник» в 80-е годы единомышленников у вас не нашлось бы.
Издатели тогда затеяли беспроигрышную для себя игру. Если бы Ал. Соболев возмутился и отказался от издания жалкой, невзрачной книжечки в мягкой обложке - они были бы в выигрыше: не было у Ал. Соболева книг и не будет... Тем более что ему без года семьдесят и - ворох болезней, болезней... На случай нежелательного выхода книжки были, как стало ясно много позже, предусмотрены и с блеском осуществлены иные мероприятия, разумеется разгромнонаступательного характера. Один из пунктов плана - основополагающий: выманить у еле живого поэта доверенность на подготовку книги к ее выходу в свет. Припертый к стенке болезнью, сам, будто и без понукания, Ал. Соболев пошел «банде фарисейской» навстречу: доверил им довести, как надеялся, сборник до читателей.
А время шло... Автор периодически позванивал редактору. Получал заверения, что «книга в работе». Обратите внимание на эти три слова... Вот нахлынули воспоминания и пробудили потребность рассказать все в деталях, разложить по полочкам, обрисовать, объяснить... Но к чему? Только себе сделаю больно. Поднимать из памяти образчики жестокости, беспощадности?.. Описывать в подробностях страдания жертвы и ликование мучителей?.. Я предпочитаю этого не делать. Предпочитаю быть краткой. По примеру супруга.
«Бухенвальдский набат» в свое время вызвал массу подражаний и на любительском, и на профессиональном уровне. И если Ал. Соболев всего-то несколькими словами, скупо и емко нарисовал фашистские злодеяния - «жертвы ожили из пепла» и «сотни тысяч заживо сожженных», - то подражатели старались как можно больше напихать в стихи натуралистических подробностей - трупы, кости, части человеческого тела и пр.
...Подходил к концу третий год пребывания рукописи «Бухенвальдский набат» в издательстве «Современник».
В один из дней почта принесла гранки будущей книжки. Приятная новость, хоть и ожидаемая. Поэт должен был проверить сверстанный экземпляр, исправить ошибки - возможные, - подписать окончательный вариант, разрешив его тиражировать. Но чувствовал он себя плохо. А у меня не было опыта в подобных делах. Благоговея перед почти книгой, я позвонила Романову за инструкцией. Получила совет, обратите внимание: внести правку не в присланные гранки, а на отдельный листок бумаги, где указать, на какой странице слово или строка нуждаются в исправлении. Твердо и ответственно могу заявить: я не оставила незамеченной или неисправленной ни одной ошибки!
Слишком скоро выяснилось, что труд мой был напрасен... Где он, тот листочек, куда я старательно и четко внесла замеченные погрешности в тексте стихов?..
Между исправлением гранок и подписанием сверстанной книги к печати прошло еще несколько месяцев. Как будет выглядеть сборник стихов в готовом виде, автор не знал: художник-оформитель оказался человеком-невидимкой. Причина ясна - действовала доверенность, выданная автором. Конечно, каждый поймет - уважая больного автора, желая его поддержать, успокоить, да и просто в угоду этикету следовало показать ему перед тиражированием придуманную кем-то обложку книги, ее внешний вид. Но это, повторяю, при уважении к автору, а не при ненависти к нему.
Пока книжка черепашьими шажками продвигалась к финишу, над Ал. Соболевым, словно дамоклов меч, нависла угроза рецидива болезни. Правда, к концу 1984 г. оба мы обрадованно отмечали некоторые признаки выздоровления: Александр Владимирович пополнел, на еще недавно желтовато-бледном его лице временами проступал легкий румянец. Он окреп, и мы возобновили прогулки по лесопарку, радуясь, что к утомлению ходьбой стало примешиваться приятное чувство отдыха, прилива сил... И я, осчастливленная такой зримой переменой, с жадностью и надеждой ловила рассказы о том, что и раковые больные после удачных хирургических операций живут еще долго-долго...
В делах обыденных у моего больного стала преобладать уравновешенность, таяла нервозность — добрые признаки ухода грозного недуга... И все же, несмотря на это, я тайком с тревогой вглядывалась в его лицо. Я боялась... Зыбкой была моя надежда. Все чудилось мне, напуганной, что где-то глубоко, неистребимо свила себе прочное гнездо беда.
Удивлял и беспокоил меня тогда, вероятно лишь моему сверхвнимательному взору видимый, разлад между состоянием тела и духа моего супруга. С одной стороны, вроде бы светлые, обнадеживающие сигналы. Но с другой!.. То ли вспышки зарницы, то ли знаки приближающейся грозы, явные, ненадуманные. Я и сейчас не могу, не умею проникнуть в его тогдашнее «Я», как бы заполненное неконтролируемыми функциями. И все это немедленно, прямым путем - в стихи!.. Откуда взялось, чем было продиктовано появившееся вдруг в его лирических монологах слово «страшно»? Страшно применительно к себе? Не хочу сказать, что он был бесстрашно-бесшабашным человеком. Но он был упорным, собранным в
