Сухово-Кобылин

ростовщика и жандармов, желая громкого скандала, но не задумываясь о его последствиях. А дальше?

Свидетельств тому нет, но почему не предположить, что в метаниях Нелькина, в его стремлении добиться справедливости, каждый раз натыкаясь лбом на стену, выразилось глубокое внутреннее переживание Александра Васильевича, царившее в его душе на протяжении долгих лет, пока шло следствие. Он ведь тоже поначалу считал, что все доказательства — на его стороне, что, обратив внимание следователей на упущенные ими подробности, он поможет истине. Признание крепостных лишь утвердило Сухово-Кобылина в том, что все разрешится справедливо. Но время шло, накапливалась в душе горечь, он постепенно понимал, что вовлечен в хитрую и подлую игру.

И ничего не мог сделать, ничего…

В литературном смысле будучи наследником «лишних людей», Владимир Дмитриевич Нелькин, этот скромный персонаж двух пьес трилогии, по жизни стал наследником Сухово-Кобылина.

Глубоко символична оговорка Нелькина в драматическую минуту, когда по предложению Ивана Сидорова устраивается складчина: «О Боже мой!.. Как нарочно весь истратился… У кого занять? (Думает.) Кто меня здесь знает?.. Меня никто не знает». «Истратилось» и материально, и морально сословие, к которому принадлежит Нелькин по происхождению и воспитанию — к моменту окончания пьесы «Дело» для Александра Васильевича это было более чем очевидно. Оставалось совсем немного до наступления времен, когда никто не будет знать людей, носящих в душе устаревшие чувства правды, справедливости, чести. Началась эпоха, эмблемой которой стала купля-продажа всего и всех без исключения и без остатка. Ведь основа правосудия, по речению Варравина, это те самые весы, на которых богиня Фемида, «варварка, торгует», внося равновесие в «обоюдоострость и качательность» улик.

И в сознании Нелькина наступит момент, когда он трезво осознает то единственное, что еще осталось ему среди этой сплошной «обоюдоострости и качательности», и соединится со своим создателем: «Боже мой!.. (Ударив себя в грудь.) Сердце пустое — зачем ты бьешься?!.. Что от тебя толку, праздный маятник? — колотишься ты без пользы, без цели? (Показывает на место, где стоял Иван Сидоров.) Простой мужик и полезен и высок — а я?!.. Месть! Великую месть всякой обиде, всякому беззаконию затаю я в сердце!.. Нет, не затаю — а выскажу ее всему православному миру! — На ее угольях накалю я клеймо и влеплю его прямо в лоб беззаконию!!..»

Вот, пожалуй, и все, что может сделать честнейший дворянин…

А двум другим персонажам «Свадьбы Кречинского» — Кречинскому и Расплюеву — в «Деле» уготованы совершенно особые и полярные роли. Ни один из них не появится на сцене, но именно от их «закулисных» поступков возьмет исток центральная тема драмы Сухово-Кобылина.

Мы расстались с этими героями в момент разоблачения — Кречинского спасает влюбленная Лидочка, он, надо полагать, «вытащит» из омута своего пособника Расплюева, но дальше их дороги разойдутся. Кречинский в «Деле» исполнит роль древнегреческого вестника и в этом своем качестве окажется чрезвычайно интересным для нас. Давайте вспомним письмо его к Муромскому.

«Милостивый государь Петр Константинович! — Самая крайняя нужда заставляет меня писать к вам. Нужда это не моя, а ваша — и потому я пишу. С вас хотят взять взятку — дайте; последствия вашего отказа могут быть жестоки. Вы хорошо не знаете ни этой взятки, ни как ее берут; так позвольте, я это вам поясню. Взятка взятке розь: есть сельская, так сказать, пастушеская, аркадская взятка; берется она преимущественно произведениями природы и по столько-то с рыла; — это еще не взятка. Бывает промышленная взятка; берется она с барыша, подряда, наследства, словом, приобретения, основана она на аксиоме — возлюби ближнего твоего, как и самого себя; приобрел — так поделись. — Ну и это еще не взятка. Но бывает уголовная или капканная взятка, — она берется до истощения, догола! Производится она по началам и теории Стеньки Разина и Соловья Разбойника; совершается она под сению и тению дремучего леса законов, помощию и средством капканов, волчьих ям и удилищ правосудия, расставляемых по полю деятельности человеческой, и в эти-то ямы попадают без различия пола, возраста и звания, ума и неразумия, старый и малый, богатый и сирый… Такую капканную взятку хотят теперь взять с вас; в такую волчью яму судопроизводства загоняют теперь вашу дочь. Откупитесь! Ради Бога, откупитесь!.. С вас хотят взять деньги — дайте! С вас их будут драть — давайте!.. Дело, возродившееся по рапорту квартального надзирателя о моем будто сопротивлении полицейской власти, об угрозе убить его на месте и о подлоге по закладу мною вашего солитера, принимает для вас громовой оборот. Вчера раскрылась передо мною вся эта каверза; вчера сделано мне предложение учинить некоторые показания касательно чести вашей дочери. Вы удивитесь, но представьте себе, что я не согласился! Я отвечал, что может и случилось мне обыграть проматывающегося купчика или блудно расточающего родовое имение дворянина, но детей я не трогал, сонных не резал и девочек на удилище судопроизводства не ловил. Что делать? У всякого своя логика; своей я не защищаю; но есть, как видите, и хуже. Примите и пр. Михаил Кречинский».

Здесь для нас важно буквально каждое слово: Кречинский раскрывает перед Муромским — прекрасно понимая его наивность и неискушенность в житейских делах подобного рода! — целую систему взяточничества, предупреждая обо всех возможных последствиях этого несгибаемого старика. Собственно, в письме, данном в экспозиции «Дела», намечены все круги, по которым пройдут Муромский и Лидочка. Круги, слишком хорошо знакомые Сухово-Кобылину за семь лет…

Так напоследок (ибо больше он уже не появится ни во второй, ни в третьей пьесах) характер Кречинского раскрывается окончательно, становится ясно отношение Сухово-Кобылина к своему герою — противоречивое, исполненное различных оттенков и штрихов, но — не подвергающее сомнению высшую честь дворянина Кречинского, способного на шулерство, подлог и фальшь, но не способного поступиться кодексом чести в изначальном — будь то отношение к женщине или «приглашение к доносу» — смысле. Так невольно отзывается в «Деле» сцена из предыдущей пьесы, с купцом Щебневым: «Порядочный человек, сударь, без нужды не душит другого, без крайности бревном другого не приваливает. За что же вы меня душите? за что? Что я вам сделал?» — бесплодно взывал Кречинский накануне своей свадьбы к Щебневу, пришедшему стребовать картежный клубный долг с Михаила Васильевича.

И лишь в «Деле» отзовется эта мольба Кречинского — порядочный человек в понимании аристократа Александра Васильевича Сухово-Кобылина и по самой крайней нужде не задушит, не привалит бревном…

Действие «Дела» происходит шесть лет спустя после «Свадьбы Кречинского». Мы решительно ничего не знаем о том, где и как провел эти годы Кречинский, почему именно «вчера» потребовали от него доказательств против Лидочки? Судя же по тому, что столь четко описывает он будущность Муромских в своем письме-предупреждении, годы эти были ознаменованы для Михаила Васильевича неким состоянием, сближающим его с его создателем, Сухово-Кобылиным: он числился в подозрении, не обвиненный прямо, но и не оправданный. Положение — крайне тягостное для Александра Васильевича, для его персонажа, лишенного каких бы то ни было средств на взятки, — роковое. И тем не менее он не согласился «ловить» Лидочку «на удилище судопроизводства». Неслучайный штрих, как бы вдогонку многое проясняющий…

Вот теперь самое время вспомнить комментарий Сухово-Кобылина в рукописи «Философия человечества», к которому мы обещали вернуться.

«В каждом из Рядов Драматического Цикла я старался показать человека, доведенного до Предела, до Крайности. И, может быть, за этот Предел перешагнувшего. Из Расплюева, Муромского, Лидочки, Тарелкина сделано по два персонажа из каждого; каждый явлен зрителю пару раз — один в исходном состоянии; в следующей части цикла — в новом, измененном виде. Муромский „Дела“ — это другой Муромский, нежели Муромский „Свадьбы“. То же самое относится ко всем, перечисленным мною. Но особую перемену, ни с чем не сравнимую, претерпевает Кречинский. И это новый переход, упущенный Судом критиков и зрителями. Новая экстрема явлена глазу прежде всего в сравнении двух записок..»

Далее Сухово-Кобылин приводит несколько в иной редакции, чем они даны в окончательном варианте, записку Кречинского Лидочке с просьбой прислать солитер («Свадьба Кречинского») и письмо его к Муромскому. И — задает читателю серьезную загадку: «Доподлинно не могу сказать: может, Кречинский в общем страшном сговоре со всеми, кто привел Муромского к краю Жизни, к Могиле. Тут только единожды Смерть подлинна. Все остальное — мнимость и подлог, который самым иррациональным