Мой дядя тоже, во время оно, подарил мне кабриолет, и сделал мне большое — удовольствие — до сих пор помню.
Вот я вам кабриолет вышлю прямо на Саволу — да, конечно, и промахнулся — если бы их оставил в Кобылинке — то вам у меня было бы веселее, а теперь, если приедете, то мне вам угождать нечем — разве — на завод!..
Напиши мне, каких вы лошадей закладываете в кабриолет и какую лошадь заложили в Американку.
Всех вас целую — Валиньку, Федора, тебя и Борю. Напиши мне, что делаете. Я тороплюсь выслать тебе экипаж, чтобы ты успел в нем покататься, а то скоро опять на Ученье и — мученье…»
Супруги Петрово-Соловово были богаты, но случалось, что и им не доставало средств, потому что они неразборчиво давали деньги всем, кто просил об этом. Александр Васильевич был рад помочь любимой сестре. Когда ее старший сын, Василий Михайлович (по-домашнему — Валя, Валинька) последовал совету дяди и решил продолжить образование в Англии, Сухово-Кобылин захотел оплатить половину расходов племянника. 14 июля 1875 года он писал: «Любезный друг Валинька. Письмо твое от 9 июня получено вчера, 13 июля, то есть через месяц и 4 дня!.. Сожалею очень, что ты все это время полагал, что я не хочу по равнодушию тебе ответить по весьма важному для тебя делу. Отвечаю немедленно… Поездка в Англию или лучше — пребывание в Англии — есть вещь существенная… высшая степень современной культуры получается лишь этим пребыванием и общением с английским миром. Современный человек, чуждый этой культуре, еще не весь человек. Слова мои покажутся тебе странными — узнай Англию и потом их суди. Ехать надо в Оксфорд (или Кембридж) — потому что там лишь могут для тебя сложиться те отношения, которые откроют тебе доступ в интимную сферу английского хорошего общества — я не говорю high life, ибо эта сфера имеет свои Nachtheil, своих паразитов, свои увлечения, свои пороки. Не роскоши хочу я, чтобы ты выучился в Англии, а хорошим здоровым нравам, отлитым в форме элегантной жизни. Люди, не заглянувшие в эту интимную сторону английской жизни, не видали никогда истинного, то есть здорового, нормального цветения современного нам общества. Все это тебе может быть открыто пребыванием в английском университете с участием в жизни и развлечениях английской молодежи. На это нужны расходы —…я уже сказал тебе, что принимаю на себя те лишние расходы, которые могли бы из этого возникнуть. Я это делаю несколько с намерением повеселить тебя, потому что я сам тружусь и я полагаю тебя слишком homme de coeur, чтобы ты согласился в фривольных развлечениях тратить то, что я на другом конце полушария добуду трудом. Напротив, твердое убеждение, что здесь заключается последний и высший слой культуры, которую твоя личность способна получить, делает для меня это пожертвование тебе особенно приятным… Немедленно займись английским языком фундаментально, и самое лучшее, возьмись переводить кого-нибудь из английских классиков — их так много, и они так велики. Теперь у меня к тебе есть просьба. Мне надо сделать план идеальной коровни с… железной дорогой, реципиентами удобрения жидкого и проч. Для этого надо архитектора, специально занимающегося такими постройками, что, вероятно, ты сможешь узнать от какого-либо профессора или доцента сельского хозяйства. Надо взять адрес, чтобы я проездом через Берлин мог повидать этого архитектора и с ним уговориться, сколько ему надо за план… Пожалуйста, сделай мне это. Прощай, любезный друг. Целую тебя. Тебя любящий дядя А. Сухово-Кобылин».
Это письмо представляет для нас огромный интерес! И потому, что сквозь восприятие Сухово- Кобылиным английской культуры со всей очевидностью проступает отношение к российской. Намеки на отношение Александра Васильевича к Англии встречались нам еще в «Свадьбе Кречинского», когда Муромский и Расплюев вели беседу об агрономии и боксе как главных отличиях нации. Устами Муромского Сухово-Кобылин выражал уважение к англичанам, которых в то время (после Крымской войны) официально принято было высмеивать и развенчивать.
И почему-то кажется, что в этой оценке страны и нации раскрывается совершенно неведомая нам страница отношений Александра Васильевича с его второй женой, Эмилией Смит, в которой, судя по приводившемуся письму Василия Александровича и по цитате из только что упомянутого письма, «хорошие здоровые нравы, отлитые в форме элегантной жизни» ощущались на уровне как интеллектуальном, так и практическом. Последняя хозяйка Кобылинки была совершенно не такой, как две французские жены Сухово-Кобылина — гражданская и венчанная.
Но, пожалуй, важнее прочего оказывается та жесткая система самовоспитания, которая уже в середине XIX века вылилась в четкую формулировку «self-made man», а в нашей стране получила распространение лишь в советские годы. Для Александра Васильевича, «трудящегося барина», это был единственный способ самореализации. Он на себе испытал и засасывающую праздность светской жизни, и беспредельный цинизм государственной службы.
И еще один момент представляется важным. Вероятно, Александр Васильевич обратился к племяннику с просьбой не только потому, что его заботили хозяйственные преобразования в Кобылинке. В этом был и воспитательный прием: дать понять Василию Михайловичу, что эта услуга — и способ соответствовать понятию «порядочного человека», который не должен забывать о заработанных трудом деньгах своего дяди; и кроме того: кому, как не племянникам (и, может быть, как раз Василию Михайловичу), придется когда-то унаследовать Кобылинку?
Тем более что именно Василию Михайловичу адресовано одно из самых пронзительных по интонации и философских по содержанию писем Сухово-Кобылина той поры, датированное 22 июня 1875 года: «Что же нас касается, то очевидно, что одна Могила может нас, Славян, исправить. Для всякого Зрячего у него на лбу написано:
А между тем Природа хороша и богата — и она привязывает.
Задача всякого из вас молодых и лучших — это переменить
Ты меня не осуждай — я говорю это в конце Жизни и говорю холодно. Ты послушайся меня, окунись сначала в другую Атмосферу и если ровно ничего не восчувствуешь — то или я ошибся или тебе не хватило, чтобы ощутить то, что ощущал я».
Нет иллюзий. Нет грусти. Есть иное — горечь расставания со всем тем, что составляло его жизнь. О Сухово-Кобылине можно с полным правом сказать — один из последних могикан уходящего времени, один из последних…
«Я стою один-один…» — какая-то мистическая перекличка начала и конца. А может быть, наоборот: с поразительной логичностью сошлось все в этой странной, причудливо сложившейся судьбе?
Но вернемся к письму племяннику о поездке в Англию. Оно дает нашей фантазии возможность уловить еще один «английский мотив». Доказать в нем что бы то ни было представляется невозможным, но и отрицать бессмысленно, уж слишком просится он в систему восприятия Сухово-Кобылиным Англии и ее порядков!
…Когда-то в старой Британии существовал милый и забавный обычай: в дни празднования Рождества городские власти временно слагали с себя свои чины и привилегии. Веселая рождественская толпа сама избирала новую, карнавальную власть, которой сдавал полномочия лорд-мэр. Эта власть именовалась лорд Беспорядок — под ее покровительством воцарялось все фантасмагорическое, невероятное. Лорд Беспорядок поощрял все, что нарушало, сдвигало привычное, каждодневное; складывалась новая соразмерность явлений и вещей, где из реального произрастало немыслимое, а вся жизнь становилась карнавалом. Вовсе не обязательно веселым и радостным.
Знал ли об этом обычае Александр Васильевич, страстный поклонник и проповедник английских нравов, — неизвестно. Но трилогия создавалась по законам и нормам лорда Беспорядка, воцарившегося, по его ощущению, в России отнюдь не на краткое время Рождества. При российском Беспорядке все оставалось абсолютно реальным, внешне привычным и даже приличным, но каждая примета бытия — социального и личного — сдвигалась с привычных мест, вызывая «судорожный смех», в котором, как правило, было больше слез и подлинных судорог, чем карнавального веселья.
