Давным-давно, по его коже ползали шершни и их крылья бились даже тогда, когда сердце его остановилось. Его горло было распухшим и сжималось.
— Гэнси?
Позади него раздался голос Ронана, тембр которого был странен и не сразу узнаваем. Гэнси не обернулся. Оса только что дернула крыльями, почти взлетая.
— Твою ж мать, чувак! — сказал Ронан.
Они стояли всего в трех шагах, очень близко к друг другу, пол проскрипел словно выстрел, а затем из руки Гэнси был вырван туфель. Ронан оттолкнул самого Гэнси в сторону и со всего размаху ударил туфлей по окну, да так сильно, что стекло должно было бы разлететься вдребезги. После чего, сухонькое осиное тельце упало на пол, Ронан поискал его в темноте и шарахнул обовью по нему еще раз, чтоб уж наверняка.
— Дерьмо, — снова повторил Ронан. — Ты что идиот?
Гэнси не знал, как описать свои ощущения, видеть, как смерть ползет всего в нескольких дюймах от него, знать, что всего-то нужно каких-то жалких несколько секунд, и он мог бы отправиться из «многообещающего студента» в «студента, которого не успели спасти». Он повернулся к Ронану, который аккуратно подобрал осу со сломанным крылом, так, чтобы Гэнси не наступил на неё.
— Ты чего хотел? — спросил он.
— Чего хотел? — требовательным тоном, переспросил Ронан.
— Тебе что-то понадобилось.
Ронан бросил маленькое тельце осы в мусорную корзину у стола. Мусор и скомканная бумага уже не помещались в корзину, поэтому тельце насекомого выскочило и заставило поискать лучшую щель для себя, где бы можно было схорониться.
— Да я уже и не помню.
Гэнси просто стоял и ждал, пока Ронан скажет что-нибудь еще. Ронан суетился из-за осы еще несколько мгновений, прежде чем сказать что-нибудь, а когда он, наконец, заговорил, то не смотрел на Гэнси.
— Что там насчет ухода, твоего и Периша?
Это не было тем, что ожидал Гэнси. Он не был уверен, как сказать, не задев Ронана. Он не мог лгать ему.
— Ты скажи мне, что ты слышал, а я расскажу тебе, что на самом деле.
— Ноа сказал мне, — начал Ронан, — что если ты уйдешь, Периш уйдет с тобой.
Он позволил ревности проникнуть в его голос, и это позволило ответить Гэнси холоднее, чем могло бы быть. Гэнси старался не заводить любимчиков.
— И что еще должен был сказать Ноа?
С видимым усилием Ронан подался назад, отстраняя себя. Ни один из братьев Линч не любил проявлять ничего другого, кроме чрезмерного, даже, если это была чрезмерная жестокость. Вместо того чтобы ответить, он спросил:
— Ты не хочешь, чтобы я шел с тобой?
Что-то ударило Гэнси в грудь.
— Мне бы хотелось забрать всех вас с собой, куда бы то ни было.
Лунный свет сделал странную скульптуру лица Ронана, абсолютно законченным изваянием, но неизвестный скульптор по каким-то причинам совсем забыл предать этому лицу сострадание. Он тяжело вдохнул, будто курил, через ноздри, а затем легко выдохнул сквозь сомкнутые зубы.
После паузы, он сказал:
— В ту ночь. Там что-то…
Но потом он остановился и, не говоря больше ничего. Такого рода умолкания, Гэнси связывал с тайнами или виной. Такое случалось, когда вы были уже готовы признаться, но рот в последний момент пошел на попятные.
— Что?
Ронан что-то пробормотал. Он встряхнул корзину для бумаг.
— У тебя есть что сказать, Ронан?
Он произнес:
— Эта фигня с Чейнсо и той экстрасеншей, и с Ноа, и я просто думаю, что что-то странное происходит.
Гэнси не смог сдержать раздражение в своем голосе.
— «Странное» мне никак не помогает. Я не понимаю, что означает «странное».
— Не знаю, чувак, по мне так это уже звучит, как полное безумие. Я не знаю, что тебе сказать. Я имею в виду, странно, как твой голос звучал на записи, — ответил Ронан. — Странная, например, и дочурка экстрасенса. Нечто нарастает. Сам не знаю, что я несу. Я думал, из всех людей ты поверил бы мне.
— Я даже не знаю, во что ты просишь меня поверить.
Ронан сказал:
— Это начинается, старик.
Гэнси скрестил руки. Он мог видеть в темноте, как черное крыло мертвой осы прижалась к сетчатке корзины для бумаг. Он ждал, пока Ронан всё обдумает, но всё, что выдал другой парень, было:
— Я вижу, что ты снова пялишься на осу. Я собираюсь позволить ей прикончить тебя. Пусть идёт в жопу.
Не ожидая ответа, он отвернулся и пошел в свою комнату.
Гэнси медленно подобрал свой туфель с того места, где Ронан его оставил. Когда он выпрямился, то осознал, что Ноа покинул свою комнату и стоит рядом с Гэнси. Его обеспокоенный взгляд блуждал от Гэнси к корзине. Тело осы сместилось на несколько дюймов, но она все еще была видна.
— Чего? — спросил Гэнси.
Что-то в тревожном лице Ноа напомнило ему об испуганных лицах, окружавших его, шершнях на его коже, голубом небе и смерти над ним. Давным-давно ему предоставили еще один шанс, и в последнее время груз необходимости доказать, что это стоило того, давит все сильнее.
Он отвел взгляд от Ноа, к стене, состоящих из одних окон. Даже сейчас, Гэнси казалось, что он мог чувствовать щемящее присутствие близлежащих гор, словно пространство между ним и вершинами было материальным. Это было так же мучительно, как представлять спящего безмятежного Глендовера.
Ронан был прав. Нечто росло. Может, он не нашел линию или сердце линии, но что-то происходило, что-то начиналось.
Ноа сказал:
— Не бросайся этим.
17
Несколько дней спустя Блу проснулась немного раньше рассвета.
Ее комната была заполнена неровными тенями от ночника в гостиной. Так происходило каждую ночь после того гадания, мысли об элегантной фигуре Адама и воспоминания о склоненной голове Гэнси вторгались в ее разум, как только сон сдавал свои позиции. Блу не могла себе помочь, проигрывая в памяти в хаотичном порядке те эпизоды снова и снова. Беспечный ответ Кайлы Ронану, личный язык Адама и Гэнси, тот факт, что Гэнси был не только духом на дороге мертвых. Но это не были просто парни, о которых она беспокоилась, хотя, к сожалению, теперь совсем не казалось, что Адам вообще позвонит. Нет, вещь, за которую она крепче всего ухватилась, состояла в запрете ее матери делать что-то. Это сжимало, подобно кольцу.
Блу откинула одеяло. И встала.
Она испытывала скупую нежность к странной архитектуре Фокс Вей 300, это была своего рода нерешительная привязанность, связанную с ностальгией больше, чем с любым другим чувством. Но ее чувства ко двору за домом были смесью всего. Большой, раскидистый бук укрывал почти весь двор. Его
