— Вот она, — голос Хелен долетел до ушей Гэнси; в вертолете все носили наушники, чтобы они могли общаться через непрерывный шум лопастей и двигателя. — Девушка Гэнси.
Фырканье Ронана едва послышалось в наушниках, но Гэнси слышал этот звук довольно часто, что бы распознать его.
Блу сказала:
— Она, должно быть, очень большая, раз её можно увидеть даже от сюда.
— Генриетта, — ответила Хелен. Она наклонила вертолёт влево. — Они поженятся. Но они ещё пока не назначили дату.
— Если ты собираешься смущать меня, я выброшу тебя за борт, и полечу сам, — сказал Гэнси.
Это не была настоящая угроза. Он бы не только не вытолкнул Хелен при такой высоте, но и не имел права летать без неё. Кроме того, по правде говоря, он был не очень хорош в полетах на вертолёте, несмотря на уроки. Ему, казалось, не хватает важной способности ориентироваться, как по вертикали, так и по горизонтали, что привело к разногласиям с участием деревьев. Он утешал себя мыслью, что, по крайней мере, он мог очень хорошо парковаться параллельно.
— Ты приготовил подарок маме на день рожденья? — спросила Хелен.
— Да, — ответил Гэнси. — Себя.
На что Хелен возразила:
— Подарок, который можно отдать.
Он не уступал:
— Не думаю, что несовершеннолетние дети обязаны делать подарки своим родителям. Я иждивенец. Разве не такое определение иждивенца?
— Ты иждивенец? — засмеялась его сестра.
У Хелен был смех, как у мультипликационного персонажа: Ха-ха-ха-ха! Это были пугающие звуки, которые заставляли мужчин думать, будто, возможно, главный удар доставался им.
— Ты не был иждивенцем с четырех лет. Ты сразу из детского сада дошел до старика с квартирой- студией.
Гэнси отмахнулся. Его сестра славилась преувеличениями.
— А сама-то ты что приготовила?
— Это сюрприз, — немедленно ответила Хелен, нажав на какую-то кнопку пальцем с розовым ногтем.
Розовый — был единственной причудливой вещью в ней. Хелен была красива, как был красив супер компьютер: гладкий с элегантным, но прагматичным стилем, полный первоклассных технологических ноу- хау, слишком дорогой для большинства людей.
— Значит, это стеклянная посуда.
Мать Гэнси собирала редкие расписные тарелки с тем же пылом, как Гэнси собирал факты о Глендовере. Иногда ему было тяжело видеть очарование в тарелках, лишённых своей первоначальной цели, но коллекция его матери печаталась в журналах и была застрахована на большую сумму, чем застрахован его отец, ясно, что она не одинока в своей страсти.
Хелен была неуклонна.
— Я не хочу этого слышать. Ты ничего не приготовил ей.
— Я такого ничего не говорил.
— Ты назвал это стеклянной посудой.
Он спросил:
— А что я должен был сказать?
— Они не все стеклянные. Я нашла не стеклянную.
— Значит ей это не понравиться.
Лицо Хелен перешло от каменного к очень каменному. Она сердито посмотрел на GPS. Гэнси не нравилось думать о том, сколько времени она потратила на поиски своей не стеклянной тарелки. Он не хотел видеть не одну из женщин в его семье разочарованной, это разрушит их совершенно идеальный ужин.
Хелен по-прежнему молчала, тогда Гэнси начал думать о Блу. Что-то в ней не давало ему покоя, но он не мог понять что именно. Гэнси достал листья мяты из кармана, положил их в рот и наблюдал за знакомыми, извивающимися как змеи, дорогами Генриетты под ними. С воздуха они выглядели менее опасным, чем они казались в Камаро. Что такого в Блу? Адам доверял ей, а он относился с подозрением к каждому. Но опять же, он был явно влюблен. Это тоже было не знакомо Гэнси.
— Адам, — сказал он.
Ответа не последовало, и Гэнси посмотрел через плечо. Наушники Адама весели на его шее, а он наклонился к Блу, указывая на что-то на земле. Когда она сместилась, платье Блу поднялось, Гэнси мог увидеть длинный, тонкий треугольник ее бедра. Рука Адама на расстоянии в несколько дюймов сжала сиденье, суставы побледнели, он ненавидел летать. Не было ничего интимного в том, как они сидели, но что-то в этой сцене заставляло Гэнси чувствовать себя странно, как будто он слышал неприятное заявление, а потом забыл об этом всё, но оно уже произвело на него впечатление.
— Адам! — гаркнул Гэнси.
Голова его друга дернулась вверх, лицо выглядело испуганным. Он поспешил надеть наушники обратно. Его голос послышался в наушниках.
— Вы закончили разговор о тарелках вашей мамы?
— Окончательно и бесповоротно. Куда мы идем на этот раз? Я думал, может быть, обратно в церковь, где я записал голос.
Адам передал Гэнси скомканный лист бумаги.
Гэнси разгладил бумагу и обнаружил набросок карты.
— Что это?
— Блу.
Гэнси пристально смотрел на нее, пытаясь решить, какая ей будет польза, заведи она их в неверном направлении. Она не вздрогнула от его взгляда. Повернувшись назад, он расправил лист бумаги на приборной панели перед собой.
— Давай туда, Хелен.
Хелен сделала вираж, чтобы следовать новому направлению. Церковь, которую указала им Блу, была от Генриетты где-то в сорока минутах езды, но для птичьего полета время сокращалось минут до пятнадцати. Без легкого шума от Блу, Гэнси бы все пропустил. Церковь была разрушена, находилась в углублении и поросшее травой. Узкая линия старой-престарой каменной стены виднелась вокруг нее так же, как место на земле, где первоначально должна была быть еще одна дополнительная.
— Это все?
— Это все, что осталось.
Что-то внутри Гэнси замерло. Он уточнил:
— Что ты сказала?
— Это развалины, но…
— Нет, — сказал он. — Повтори в точности то, что ты сказала до этого. Пожалуйста.
Блу поглядела на Адама, который пожал плечами.
— Я не помню, что я сказала. Это было… «Это все», что ли?
Это все.
Это все?
Вот что изводило его все это время. Он понял, что он узнал ее голос. Он знал этот Генриеттовский акцент, знал этот такт.
На рекордере записан голос Блу.
— Я не сделана из топлива, — гневно проговорила Хелен, будто уже один раз это было сказано, а Гэнси пропустил мимо ушей. Может, так он и сделал. — Скажи, куда лететь отсюда.
Что это значит? Еще раз он начал ощущать давление ответственности, страха, чего-то, что больше
