принадлежал Плохотнюку, другой был незнакомым. И между ними явно зрел конфликт. Не прошло и пары секунд, как неразборчивая перебранка окрепла, перейдя в крик.
– Куда?! Стойте немедленно! – заорал Борька. – Куда, вы что?
– Нет, я должен! Должен видеть его, должен! – стонал кто-то в голос.
– Стойте, нельзя туда! – беспомощно продолжал Борька.
– Отпустите, не трогайте! – истерично взвизгнул незнакомец. – Где мой отец, я спрашиваю? Где, отвечайте!
– Быков, стоять, я милицию вызову! – пытался спасти ситуацию Плохиш.
«Так это Быков!» – разом понял я. Сын того самого Быкова, что лежит на одном из столов секционной, зияя пустым каркасом, а в ногах у него – потроха.
Я замер не больше чем на секунду. Но этого мне хватило, чтобы стремительно подумать множество мыслей, завязанных в тугой клубок. Я будто разом охватил их сознанием, не распутывая и не разделяя.
Но была среди них главная, оставшаяся в моей голове спустя долгие годы.
«Это похоже на версию вчерашней истории с Пименовым. Чисто теоретически такое совпадение возможно. А если честно – это продолжение диалога, который кто-то затеял со мной в понедельник вечером. Совпадения – это для любителей лотереи. Здесь ему не место».
Сбросив мгновенное замешательство, я решил, что надо закрыть секционную. Да не оценил скорости, с которой Быков-младший рвался вперед. Зачем-то стал снимать окровавленный пластиковый фартук, замешкался… И когда подходил к открытой двери, прямо на пороге «мясного цеха» столкнулся с ним…
Застыв, он смотрел сквозь меня в секцию. Глаза его, с расширенными зрачками, незаметно округлились, а остальная мимика сползла вниз, вытянув лицо в гримасе ужаса и горя, что были в равных правах.
И тогда я решительно пошел на него, выталкивая в коридор, ведь ничего другого не оставалось.
– А-а-а-а-а!!! – выкрикнул он, побелел и осыпался на руки подоспевшему сзади Плохотнюку. Подхватив его, вдвоем поволокли в зону для родственников, в кабинет к агентам, где был нашатырь, капли и прочие снадобья.
Затащив приходящего в себя Быкова в кабинет, я обеспечил ему успокоительных медикаментов в такой дозировке, что хватило бы на толпу убитых горем родственников.
– Давай побольше, побольше, – испуганно приговаривал Плохиш, глядя на срывающиеся в стакан капли. – Чтоб наверняка…
Быков с трудом справился с пахучим зельем, которое я влил ему в рот, жадно запив его несколькими глотками воды… Подействовало почти сразу. И наверняка, как и хотел того Плохотнюк. Спустя минуту пациент сидел, понуро уставившись в точку и неслышно шевеля губами.
– Так, Боря, узнай у агентов телефоны других Быковых. Пускай едут заказ оформлять и этого забирать. Как же ты его упустил-то, Боренька?! – укоризненно съязвил я.
– Да он в отделение трезвонил, я открыл, а он – как ломанется! Схватил его, он визжать давай… – ошарашенно оправдывался Боря, впервые столкнувшийся с такой формой похоронного аффекта.
– Ковбой из тебя никудышный, Плохиш, – сказал я, представив его на родео, чему способствовала подходящая фамилия несчастного Быкова.
– Обошлось, слава богу, – виновато промямлил Плохотнюк, опустив глаза на буйного родственника, размазанного ровным слоем по кушетке.
– Кажись, мы ему до хрена дали, как ты просил… Звони родне и за ним присматривай. Если что, сразу ко мне.
– А Вовка где? – спросил Борька.
– Вовка с родственниками, его не трогай. Потом расскажем.
– Ладно, давай, – вздохнул Плохотнюк.
Возвращаясь в секционную, с облегчением перевел дух. Коллеги рассказывали о таких случаях, когда обезумевшие родственники вынимали покойников из гробов, рвались в секционные и к печам крематория. Но лично я за все время работы видел такое лишь пару раз. Вчера и сегодня. И был в этом какой-то определенный смысл. «Давай так подумаем», – вел я с собой мысленную беседу, вдевая грубую бечевку в ушко кривой острой иглы. «Представим, что происшествие с Быковым было кем-то намеренно создано. И это аксиома. Тогда вот наш главный вопрос. Что этим хотел сказать тот самый кто-то? Если помнить про Пименова, конечно… Может, это пример? Для сравнения. Вот у Быкова, мол, нервы. Пустите-пустите поорал, добежал, увидел – и с копыт. Капелек выпил, потух. А с Пименовым все совсем не так было. Главное – он с отцом поговорить хотел, и немедленно. И даже что-то выкрикивать пытался. Вот тебе наглядная наука, санитар Антонов». Подготовив две иглы, я взял шмоток вафельного полотенца, которым я зажму тонкую, скользкую и очень острую иглу. «А если этот пример толковать ровно наоборот, что получится?» – спрашивал я себя, проворно втыкая штопающее жало в края секционного разреза Гаюнова. «Получится что-то вроде «вот что было бы, если б ты Пименову отца показал. Не стал бы он с ним разговаривать. Заорал бы «а-а-а-!!!» и в обморок бы грохнулся. В обморок – это в лучшем случае. А мог бы и в агрессивный аффект впасть. Быкова-то Плохиш не удержал, а он ведь парень крепкий. Осталось понять, какой пример нам ближе… А как понять, какой верный?» Это был вопрос другого порядка, на который могут уйти годы. Признавшись себе в этом, я продолжил порхать иглой над залитыми кровью пустыми телами, словно усердный портной, починяющий рваный наряд.
Работа монотонная, однообразная, почти механическая. Так что можно чуток отвлечься. Пока санитар Антонов будет зашивать останки Гаюнова и Быкова да мыть секционную, я расскажу тебе, мой дорогой читатель, о тех днях, которые лихо прошлись по мне меньше года назад, подарив мне внушительную коллекцию картинок про человеческие похороны, страшных и смешных одновременно. Среди них были такие, которым вся эта чехарда с Быковым и в подметки не годится.
Итак, судьба сложилась так, что я почти четыре месяца отработал санитаром в бригаде коммерческой трупоперевозки, в небольшом ритуальном агентстве, пасущемся на севере столицы. Временная работа ночным санитаром в клинике затянулась, как все временное. И я решил покинуть дружный коллектив Царства мертвых, благо подвернулся интересный вариант. Шесть рабочих дней, по 12, а то и 14 часов. Потом трое суток выходных. Суть работы – транспортировка покойников, имеющих справки о смерти и не подлежащих вскрытию, из дома в морг. Плюс доставка гробов и венков из цеха в тот адрес, из которого покойник уходит в мир иной. К тому же изредка случались и бальзамировки, приносящие ощутимый побочный доход. Заказы приходят на пейджер с 9 утра до 9 вечера. Дежуришь вдвоем с напарником, который выступает в роли водителя-грузчика. Все остальное – документы, оплата, квитанции и сам процесс перевозки – на санитаре. Стало быть, на мне.
Уяснив эти основные моменты, я вышел на работу, с ходу окунувшись в другую похоронную реальность. Она начиналась с моего напарника, как театр с вешалки. Ему было 46, а мне 19. Угрюмый, рассудительный, бородатый в таком стиле, что сильно похож на первопечатника, а волосы, аккуратно обрезанные под горшок, только усугубляли это сходство. Звали его Колей. В мешковатом форменном зеленом комбинезоне он казался щуплым.
«Как же я с ним грузы-то таскать буду?» – думал я, пожимая ему руку.
Посмотрев на нас со стороны отстраненным взглядом, понял, что и вместе мы не кажемся силой.
– Давно работаешь? – деловито поинтересовался Коля, когда мы шли к машине.
– Минут пять уже, – честно сказал я. И добавил: – Правда, в морге пару лет отработал.
– Это лучше, – скупо кивнул напарник. И снова спросил: – В пролете работаешь?
– В хрущевке-то? – со знанием дела уточнил я. – Работаю.
И не соврал. Опыт перемещения носилок с покойником в тесных лестничных пространствах у меня был.
– Так, – удовлетворенно протянул Николай, украдкой недоверчиво оглядывая меня. – А в лифте?
– С носилками?
– С носилками, конечно…
– Возил пару раз, чего там сложного-то…
– Ну, ладно, раз так. А вот и наш «батон», – кивнул он на медицинский фургон марки «УАЗ», выкрашенный в смачный яркий зеленый цвет, с фонарем на лбу, на стекле которого был от руки намалеван слегка неровный красный крест.
