вцепилась в его пальцы, едва не ломая кости. Туман рассеялся, и она ясно увидела его. Он осыпал поцелуями ее руку и лоб. Он что-то держал в руке — книжку. Шептал ей на ухо. Сквозь барабанный стук крови она услышала:
— Он вернулся! Коррадино вернулся!
Боль отступила. Леоноре были известны теперь ее темные трюки: у нее есть несколько мгновений отдыха, прежде чем продолжатся схватки.
— Мне все равно. Не оставляй меня.
Она услышала, как он ответил: «Больше никогда», и боль снова сделала ее бесчувственной. Она не заметила, что он надел ей на безымянный палец кольцо с рубином, красным, словно пламя печи. Весь день он носил с собой маленькую коробочку: собирался сделать ей предложение на карнавале и страшно волновался. Все получилось не так, как он планировал. Она и не знала, о чем он осмелился ее просить. Он мог бы подождать до завтра, поднести цветы и упасть на одно колено. Но он хотел, чтобы она получила кольцо сейчас.
Если завтра будет слишком поздно.
ГЛАВА 41
ПИСЬМО (ЧАСТЬ 1)
Леонора лежала неподвижно. Алессандро, все еще с мокрыми глазами, держал ее руку. Руку с кольцом. Ее страдания окончились.
А награда? Она тоже спала, в чистой пластиковой кювете рядом с кроватью. Маленький сверток, из которого торчало сморщенное личико, но Алессандро он казался самым прекрасным существом в мире — после Леоноры. Он готов был ради него сразиться с тиграми. Его сын. Он должен лежать в колыбели, а не в этой, недостойной его коробке.
Алессандро успел как раз к рождению. События той ночи казались ему сном. Он вернулся с триумфом в пустой дом, в страхе, что Леонора покинула его, и увидел мигающую красную лампочку автоответчика. Сообщение из госпиталя. Как сумасшедший, он примчался сюда, боясь неизвестно чего.
Леонора пошевелилась. Она открыла глаза, на щеки вернулся румянец. Это была уже не Весна, а зрелое Лето со здоровым сыном. Впервые с детских лет Алессандро поблагодарил Бога.
Он нежно поцеловал ее, она улыбнулась, и тут же, словно почувствовав, что проснулась мать, пробудился ребенок. Они улыбнулись друг другу, когда мальчик открыл глаза. Теперь их стало трое. Алессандро бережно взял сына и прижал к груди. Крошечный, тяжелый, настоящий. Он пошел к дверям.
— Ты куда? — первая тревога новоиспеченной матери.
— Мы с сыном идем погулять. — Его сердце затрепетало от собственных слов. — А тебе нужно отдохнуть. Но прежде прочитай. — Он кивнул на записную книжку, лежащую на покрывале: — На последней странице письмо для тебя.
— Для меня?
Но Алессандро уже вышел из комнаты с сыном. Их сыном. У нее едва хватило терпения читать — так захватило ее их новое счастье. Но на глаза ей попалось собственное имя на пергаменте.
Я больше тебя не увижу. Посреди жизненного пути я ступил не на ту дорогу. Я согрешил против государства и теперь должен быть наказан. Более того, два хороших человека — Джакомо дель Пьеро и Жак Шовире — умерли из-за того, что я сделал. Но я хочу, чтобы ты думала обо мне хорошо, если сможешь. Помнишь, когда я пришел в прошлый раз, мы попрощались и я дал тебе стеклянное сердечко? Я уехал во Францию и раскрыл секреты стекла. Но я заглажу вину. Я еду домой, в Венецию, чтобы ты была в безопасности и чтобы в безопасности было стекло. Ты будешь в безопасности, мне обещали. Я последний раз пройду по Венеции и оставлю эту книжку тебе. Прежде чем я доберусь до другого конца города, я знаю, они найдут и прикончат меня. Храни стеклянное сердечко и думай обо мне. Помнишь, как мы держались за руки в тот последний день? По-нашему, по-особенному? Каждым пальцем? Если прочтешь это, помни, Леонора, и не забывай тот день. И, Леонора, моя Леонора, помни, как любил тебя отец и так любит.
Слезы закапали на покрывало, намочив больничный халат (наряд Весны врачи сняли). Она плакала по Коррадино, и по Джакомо, и по своей матери, и по отцу, и по Стивену. Они остались в прошлом. Но вот в комнату вернулось будущее, она улыбнулась и протянула руки к сыну. Записная книжка была убрана, отложена на тумбочку. Ей пора возвращаться домой, в Пьету, к доброму ризничему. Он понял, почему Алессандро унес ее на время.
ГЛАВА 42
ПИСЬМО (ЧАСТЬ 2)
Падре Томмасо поднялся в комнату девушек. Он ожидал увидеть невесту, окруженную подругами, хлопочущими над ее платьем и волосами. Сердце его затрепетало, когда он увидел девушку, ставшую ему дочерью после бегства отца, его радостью на старости лет. Она в одиночестве стояла на коленях, склонив голову, и ее освещало заглядывавшее в окно солнце.
Она молилась.
Он увидел, как она держится за висящее на шее сердечко, то, что подарил ей отец, перед тем как навсегда покинуть. Значит, сегодня в ее мыслях был Коррадино. Это естественно, подумал он, в день свадьбы сирота должна думать о покойных родителях. Будет легче сказать ей то, что нужно. Склонив голову, он дожидался, пока она закончит молитву, и мысленно подбирал слова.
Она подняла глаза и улыбнулась:
— Падре? Меня уже ждут?
— Да, дитя мое. Но прежде могу я немного поговорить с тобой?
Легкая морщинка прочертила ее лоб и тотчас исчезла.
— Конечно.
Падре медленно — кости его не молодели с годами — опустился в кресло. Он посмотрел на изумительную красавицу и постарался вспомнить, какой она была, когда Коррадино видел ее в последний раз — без этого платья серебряной парчи, без прически, расцвеченной драгоценными камнями, без богатых украшений, с которыми она вот-вот войдет в одну из самых могущественных семей Северной Италии.
— Леонора, ты счастлива? Действительно ли синьор Висконти-Манин — выбор твоего сердца? Может, тебя привлекло его богатство? Я знаю, золоту легко прельстить сиротку…
— Нет, падре, — тотчас оборвала Леонора. — Я действительно люблю его. Богатство ничего для меня не значит. Не забудьте, что, впервые приехав в Венецию, он был лишь младшим сыном. Он изучал историю, хотел узнать побольше о венецианской ветви своей семьи. Только после смерти брата и отца он унаследовал богатство, на которое прежде не рассчитывал. Я люблю его. Полюбила прежде, чем он получил состояние. Он добрый, хороший, любящий. Он хочет поселиться здесь, в Венеции, растить детей. Я надеюсь… вы по-прежнему останетесь моим духовником.
— Cara mia, конечно останусь. Мои старые глаза будут скучать по тебе.
Священник вздохнул и улыбнулся. На душе стало спокойно. Коррадино был бы рад, что дочь выходит
