манере. При виде платья багорщица в удивленном одобрении вскинула брови, заговорщически подмигнула, вогнав Элис в краску, и вернулась к своим делам. Элис опустила голову и улыбнулась.
Беллин стала ей подругой, каких у нее прежде не бывало. Их беседы были редки, но всегда давали пищу для размышлений. Как-то раз она наткнулась на Элис, когда та стояла на палубе, любуясь ночным небом.
— Нам, уроженцам Дождевых чащоб, отпущен не такой уж долгий срок, — заметила Беллин, приостановившись рядом. — Приходится ловить каждую возможность — или признавать, что она нам недоступна, отступаться и искать новую. Человек из Дождевых чащоб не может ждать вечно, если не хочет прозевать так всю жизнь.
Ответа она ждать не стала — как будто понимала, когда Элис необходимо время, чтобы обдумать услышанное. Но этим вечером ее улыбка намекала, что горожанка близка к решению, которое она, Беллин, одобряет. Элис глубоко вздохнула. Так ли это?
Лефтрин принес ей шелковистое облегающее платье, поскольку из-за купания в реке, даже пару дней спустя после злополучной рыбалки, кожа горела так, что прикосновение любой ткани превращалось в пытку. Наряд изготовили Старшие, в этом Элис не сомневалась. Искристо-медная материя выглядела так, будто сплетена, а не соткана. Когда Элис двигалась, платье едва слышно шелестело, словно разглашая секреты той принцессы Старших, что носила его в незапамятные времена. Ткань успокаивала зуд там, где касалась кожи. Элис была поражена до глубины души, обнаружив, что простой речной капитан может владеть подобным сокровищем.
— Товары на продажу, — небрежно отмахнулся он и грубовато добавил, словно не зная, как предложить ей подарок. — Я бы хотел, чтобы ты оставила его себе.
В ответ на ее бурные изъявления благодарности капитан густо зарделся, покраснев так, что чешуйки на скулах и лбу на этом фоне выглядели, словно серебряные накладки. Некогда подобное зрелище могло бы оттолкнуть Элис. Теперь же она с жарким трепетом представила, как проводит по этим чешуйкам кончиком пальца. Она отвернулась от капитана, а сердце в груди оглушительно грохотало.
Элис расправила на бедрах гладкую медную ткань. Она носила это платье уже второй день. Оно и согревало, и охлаждало кожу, унимая зуд от бесчисленных мелких волдырей, которые оставила на коже речная вода. Женщина подозревала, что платье облегает тело несколько плотнее, чем подобало бы. Даже степенный Сварг одарил ее восхищенным взглядом, когда Элис проходила мимо него по палубе. Она даже ощутила себя по-девчоночьи легкомысленной. И почти обрадовалась тому, что Седрик все еще остается в постели. Уж он-то, вне всякого сомнения, не одобрил бы такой наряд.
Хлопнула дверь, и с палубы вошел Лефтрин.
— Все пишешь? Ты меня просто поражаешь! В моей лапе перо не продержится и полдюжины строк, чтоб кисть не свело. Что же ты записываешь?
— Вот так сказки! Я же видела твои заметки и наброски реки. Ты не менее дотошен, чем я. А сейчас я дополняю подробностями запись беседы, состоявшейся вчера вечером между мной и Ранкулосом. Теперь, когда Седрик мне не помогает, приходится вкратце набрасывать заметки по ходу, а после уже заполнять пробелы. Наконец-то драконы начали делиться со мной некоторыми воспоминаниями! Немногими, и порой бессвязными, но каждый обрывок сведений бесценен. И складываются они в восхитительное целое.
Она похлопала по журналу в кожаной обложке. И он, и папка для бумаг были новенькими и блестящими, когда она покидала Удачный. Теперь они истрепались и поцарапались, и потертая кожа потемнела. Элис улыбнулась. Теперь они выглядели настоящими спутниками авантюриста, а не дневниками чокнутой матроны.
— Ну, тогда почитай мне, что ты записала, — попросил Лефтрин.
Он ловко двигался по тесному камбузу. Сняв с небольшой печки тяжелый кофейник, он налил себе чашку крепкого кофе, а затем расположился напротив Элис.
Та вдруг застеснялась. Ей не хотелось читать вслух свои труды, расцвеченные учеными словечками. Элис побоялась, что они прозвучат напыщенно и тяжеловесно.
— Лучше я перескажу вкратце, — поспешно предложила она. — Ранкулос заговорил о волдырях у меня на руках и лице. По его словам, будь они чешуйками, я стала бы по-настоящему красива. Я уточнила, не потому ли, что тогда моя кожа походила бы на драконью, и он согласился, поскольку «ничто не может быть прекраснее драконьей шкуры». А затем рассказал, точнее, намекнул, что чем больше времени люди проводят с драконами, тем вероятнее они начнут изменяться, превращаясь в Старших. Он дал понять, что в древности дракон мог намеренно ускорить эти перемены для достойного человека. Как именно, он не уточнял. Но из его слов я заключила, что в древних городах наряду со Старшими жили и обычные люди. Ранкулос это подтвердил, но добавил, что люди селились в отдельных кварталах на окраинах города. Некоторые фермеры и торговцы жили за рекой, подальше от драконов и Старших.
— А это важно знать? — спросил капитан.
Элис улыбнулась.
— Важна каждая мелочь, которую мне удается узнать, капитан.
Он постучал по обложке тяжелой папки.
— Что же в таком случае хранится здесь? Я постоянно вижу, как ты что-то записываешь в журнал, но ее вроде бы просто таскаешь с собой.
— О, это мои сокровища, сударь! Все знания, накопленные за годы трудов. Мне крайне повезло: я получила доступ к ряду редких свитков, гобеленов и даже карт эпохи Старших.
Объявив это, Элис засмеялась, опасаясь, что Лефтрин сочтет ее хвастуньей. Капитан приподнял кустистые брови — жест, который она нашла необъяснимо милым.
— И ты захватила все это с собой, сюда?
— О, конечно же, нет! Многие документы крайне ветхи, и все они слишком ценны, чтобы брать их с собой в дорогу. Нет, это всего лишь сделанные мною копии и переводы. И, разумеется, мои заметки. Догадки о том, что могло содержаться в утерянных фрагментах, предположительные толкования неизвестных символов. Все в таком духе.
Она любовно погладила обложку пухлой папки.
— Можно взглянуть?
Элис удивилась такому вопросу.
— Конечно. Правда, не уверена, удастся ли тебе разобрать мои каракули.
Она расстегнула прочные латунные пряжки на широких кожаных ремнях и раскрыла папку. Как обычно, при виде толстой стопки пожелтевших страниц Элис охватил восторженный трепет. Лефтрин склонился над ее плечом, с любопытством разглядывая переводы, которые листала Элис. Его теплое дыхание над ухом отвлекало и волновало ее — к ее несказанному удовольствию.
Вот скрупулезно скопированный ею свиток с седьмого яруса Трехога. Она дотошно срисовала оттуда каждый символ и, как сумела, воспроизвела загадочный тонкий узор, обрамлявший текст. На следующем листе превосходной бумаги лучшими черными чернилами был переписан перевод Клаймера с шести свитков Старших, красным цветом Элис пометила свои дополнения и исправления. Темно-синим добавила примечания и отсылки к другим свиткам.
— Какой обстоятельный труд! — с благоговением заключил капитан, отчего у Элис потеплело на душе.
— На эту работу ушли годы, — скромно отозвалась она.
Затем перевернула несколько страниц, чтобы показать срисованную картину Старших. Орнамент из листьев, раковин и рыб обрамлял абстрактный узор, выполненный в синих и зеленых оттенках.
— А вот этого не понимает никто. Вероятно, рисунок пострадал от времени или по какой-то причине не был закончен.
Брови капитана снова взлетели.
— Ну, мне он кажется вполне очевидным. Это подробная карта речного устья с отметками глубин, — сообщил он и осторожно провел по бумаге чешуйчатым пальцем. — Видишь, вот лучший проход. Разными оттенками синего отмечены глубины в прилив и отлив. Черным может быть обозначен глубокий фарватер для кораблей с низкой осадкой. Или сильное течение, или быстрина.
Элис всмотрелась в рисунок, затем подняла на капитана изумленный взгляд.
— Да, теперь я вижу. Ты узнал место?
