Потом Тед, который с самого начала своей жизни на Кладбище ходил за Хэйденом, как щенок на верёвочке, говорит:
— Тебя не расплетут, Хэйден. Тебе уже семнадцать.
— Мелочи это всё, мелочи, — бурчит тот. — Не морочь мне голову ненужными подробностями.
— Они пойдут на штурм! — предупреждает Насим. — Я видел такое по телеку. Двери взорвут, напустят сюда газу, а потом спецназовцы вытащат нас отсюда как миленьких!
Остальные с беспокойством взирают на Хэйдена и ждут, что он ответит.
— Спецназовцы уже убрались, — возражает командир. — Мы слишком мелкие сошки, чтобы тратить время на всякие там штурмы. Мы — так, мусор после вечеринки. Уверен, что здесь остались только жирные глупые юнокопы.
Ребята смеются. Хэйден рад, что они всё ещё способны смеяться.
Впрочем, каковы бы ни были у юнокопов коэффициент умственного развития и объём талии, уходить они не собираются.
— Отлично! — провозглашают они. — Будем ждать, пока вам не надоест.
И так они и поступают.
Приходит рассвет — копы всё ещё здесь; их не много: всего три автомобиля и маленький серый транспортный фургон. Представители прессы, которых полиция не подпускала к основным событиям во время рейда, расположились недалеко, ярдах в пятидесяти, их антенны и спутниковые тарелки отчётливо выделяются на фоне серого рассветного неба.
Хэйден и его Цельные провели ночь в неспокойной дремоте. Теперь, увидев прессу, кое-кто из ребят ощущает прилив надежды, правда, несколько нереалистичного толка.
— Если мы выйдем отсюда, — рассуждает Тед, — то попадём в новости. Наши родители увидят нас. Может, они что-то сделают?
— Ага, сделают, — скептически кивает Лизбет. — И что именно они сделают? Подпишут второй ордер на расплетение? Одного тебе мало?
В семь пятнадцать солнце всходит над горами, знаменуя очередной невыносимо жаркий день, и КомБом начинает накаляться. Его обитателям удалось наскрести по углам несколько бутылок воды, но разве этого хватит на пятнадцать человек, которые уже потеют так, что хоть в вёдра собирай? Эти потери влаги жалкими бутылками не возместить. Около восьми утра температура в салоне достигает ста градусов[41]. Хэйден понимает, что долго им так не выдержать, поэтому возвращается к своему любимому вопросу, но на этот раз он вовсе не риторический:
— Я хочу, чтобы вы все внимательно выслушали меня и хорошенько подумали, прежде чем ответить.
Он ждёт, убеждается, что полностью завладел их вниманием, затем говорит:
— Что бы вы выбрали: смерть или расплетение?
Ребята переглядываются. Некоторые обхватывают голову руками. Другие рыдают без слёз, потому что их организмы настолько обезвожены, что нормально плакать они уже не могут. Хэйден считает в уме до двадцати и снова задаёт тот же вопрос.
Эсме, их лучший взломщик паролей, первая разрушает стену молчания.
— Смерть, — говорит она. — Другого ответа не может быть.
И Насим произносит:
— Смерть.
И Лизбет произносит:
— Смерть.
Ответы сыплются всё быстрее:
— Смерть.
— Смерть.
— Смерть.
Отвечают все, и ни один не выбирает расплетение.
— Пусть такая фишка, как «жизнь в состоянии распределения» и вправду существует, — говорит Эсме, — но если нас расплетут, это будет означать, что юнокопы победили. Мы не можем позволить им победить.
И теперь, когда температура поднимается до 110 градусов[42], Хэйден прислоняется к переборке и делает то, чего не делал с раннего детства. Он читает «Отче наш». Занятно — некоторые вещи ничем не выбьешь из памяти...
— Отче наш, сущий на небесах...
К нему присоединяются Тед и несколько других:
— Да святится имя Твоё...
Насим творит намаз, а Лизбет, прикрыв глаза руками, произносит «Шма» на иврите. Смерть, оказывается, уравнивает не только всех людей на земле, она все религии сливает в одну.
— Как вы думаете — они просто дадут нам умереть? — спрашивает Тед. — Даже не попытаются спасти нас?
Хэйден не хочет отвечать, потому что ответ будет «нет». С точки зрения юнокопов, если они умрут — не велика утрата. Всё равно эти дети никому не были нужны. Они лишь запчасти.
— Там стоят фургоны прессы... — говорит Лизбет. — Так может, наша смерть будет не напрасной? Люди увидят, как мы умираем, и будут помнить, что мы выбрали смерть, а не расплетение.
— Может быть, — соглашается Хэйден. — Это хорошая мысль, Лизбет. Держись за неё.
Восемь сорок утра. Температура 115 градусов[43]. Дышать становится всё труднее. Хэйден вдруг понимает, что, скорей всего, они погибнут не от жары. Им не хватит кислорода. Интересно, в списке самых плохих способов помереть какой из них стоит выше?
— Что-то мне нехорошо, — говорит девочка, сидящая напротив. Ещё пять минут назад Хэйден знал её имя, но сейчас в голове у него такой туман, что он никак не может его вспомнить. Юноша понимает — им остались минуты.
Рядом с ним Тед, его глаза полуоткрыты, мальчик начинает бредить. Что-то про каникулы. Песчаные пляжи, плавательные бассейны...
— Папа потерял паспорта, мама рассердится...
Хэйден кладёт мальчику руку на плечо и обнимает его, словно младшего братишку. А тот продолжает бредить:
— Паспортов нет... нет паспортов... как же мы вернёмся домой...
— И не надо никуда возвращаться, Тед, — уговаривает его Хэйден. — Оставайся там, где ты сейчас. Похоже, классное место.
Вскоре у самого Хэйдена темнеет в глазах, и он тоже отправляется куда-то в иные края. Вот дом его детства, до того, как родители начали ссориться. Он заезжает на своём велике на пандус для прыжков, не справляется, падает и ломает руку. «О чём ты только думал, сын?!» А вот битва между родителями во время развода за право оставить себе ребёнка. «Ах, ты хочешь его?! Ладно! Ты получишь его только через мой труп!» — и Хэйден смеётся и смеётся, а что ещё делать, если твоя семья рушится у тебя на глазах? Смех — его единственное прибежище. А потом он нечаянно подслушивает, как родители принимают решение расплести сына, лишь бы он не достался другому. Впрочем, это даже не решение, это отчаянная попытка выбраться из тупика.
Они подписали ордер на расплетение, просто чтобы не уступать друг другу, но смейся, смейся, смейся, Хэйден, потому что если ты перестанешь смеяться, тебя разорвёт на куски так, как ни одной «живодёрне» не снилось!
Сейчас он далеко, плывёт в облаках, играет в «Эрудит» с далай-ламой, но, представьте себе только — все фишки на тибетском языке...
