Но всю правду решил пока не говорить.
– Он сам меня нашел. – Поспешно сменил тему: – А ты зачем меня спасал?
– Не нравишься ты мне, – сказал хозяин жилья. Выждал паузу и добавил: – Но он еще больше не нравится.
Кукушкин сразу понял, о ком речь.
– Он кто?
– Почем я знаю? Нежить. А ты новый рыцарь, что ли? – продолжили допрос с дивана.
– Типа того, – ответил Санчо.
– Не люблю я рыцарей, – поморщился диванный всадник.
Только сейчас Кукушкин понял: чем-то ему этот нелюбитель рыцарей напоминает Емелю на печи – вихры торчат, губы оттопырены, на носу веснушки.
– Сам-то кто? – невежливо отозвался Санчо.
– Школьный.
– Школьный кто?
– Никто! Это не прилагательное, а существительное. Как «домовой».
– Ты школьный домовой?
– А ты, что ли, тупой? – грубо срифмовал тот, кому Санчо, видимо, был обязан жизнью. А, может, заодно и рыцарством по иронии судьбы, ведь иначе мертвяк завладел бы его мечом, как пить дать. – Домовые, они при домах. А я – при школе.
Кукушкин решил не спорить, хотя бы из проснувшегося чувства благодарности.
– Меня Санчо зовут, – сказал миролюбиво, и лишь затем понял, что хотел назваться Сашей.
– Кимыч, – представились с дивана.
– А по имени?
– А у нас имен нет. Мы же не люди.
– Выглядишь ты, как человек, – сказал Санчо. – Я бы не отличил.
– Никто бы из «ваших» не отличил, – усмехнулся Кимыч. – Ну, я же когда-то человеком и был.
– Когда?
– Давно. Хотя по нашим меркам – недавно. Я плохо это помню. Там… как бы, не совсем я был. Как-то так… Все домовые – это бывшие люди.
– Почему? – Кукушкин чувствовал, что задает глупые вопросы, но не мог остановиться.
– Они – предки. Когда-то давно предков хоронили под порогом, чтобы защищали дом после смерти. Некоторые и откликались. Мертвые, они разные бывают. Кто-то хочет помогать живым. А что еще делать- то? Своей жизни ведь больше нет, остается как бы только для других… существовать. Я в девятом классе учился, когда война началась. Хотел на фронт, все ждал, когда восемнадцать будет. Но я, блин, не дожил. Заболел, потом осложнение. Энцефалит, понимаешь. Сейчас-то, может, и вылечили бы, а тогда… В школе госпиталь был. Вот я при нем и остался. Должен ведь от меня какой-то прок быть? С тех пор тут и обитаю.
Они помолчали немного. Санчо неудобно было спрашивать о своем, а Кимыч, похоже, углубился в воспоминания.
– Почему у тебя такое странное отчество? – наконец прервал молчание Кукушкин.
– Не очень помню. Кажется, меня так звали, – ответил школьный. – Ким. В честь Коммунистического Интернационала молодежи. Вот, помню, в честь чего, но не помню – меня ли… У меня память как книжка с вырванными страницами. И вырванных – больше, чем целых. А потом у нас уже только отчества. А я ни человеческого отчества, ни фамилии не помню. Вот так и вышло…
– А откуда ты про рыцарей знаешь? – осторожно свернул на проторенную колею Санчо. – И почему не любишь?
– Все тебе расскажи! Слухами земля полнится. Во-первых, а кто вас любит? Вы нежить убиваете, а я ведь тоже нежить. Вроде того. Это все равно что немцев не любить, когда тут госпиталь был. Хотя они же разные, Гёте, к примеру, ну, у которого «Фауст»… Читал?
Санчо помотал головой и застыдился.
– У меня вон есть, если хочешь, – сказал Кимыч и махнул рукой в сторону полки. – В библиотеке списали из-за ветхости, а я подобрал. Но не в этом дело. Во-вторых, как нежить-то гонять, то все молодцы. А, к примеру, тех, кто в школу «травку» поставляет – так охотников нету…
Кукушкин представил, как он с Экскалибуром выходит против торговцев наркотиками.
– Ты вот чего слушай, – задумчиво сказал Кимыч, откинувшись на спинку дивана, – мертвяк тебя в школе прижал. Он знает, где ты днем бываешь. Будет тут теперь ждать, как кот у мышиной норы. Тебе в школе пока лучше не появляться.
– Меня же выгонят, блин! – Санчо только на секунду представил себе, что случится с бабушкой и что скажет мать, когда они узнают.
– А никто не заметит. На себя беру. Я же школьный. Думаешь, контрольные вдруг отменяются просто так? Я тут по мелочи много чего могу…
– Спасибо, – Кукушкин произнес это с чувством, как будто Кимыч вылечил его от застарелой болезни. – А почему ты мне помогаешь?
– Да не тебе я помогаю! – огрызнулся вдруг Кимыч. – Больно мне надо, чтобы тут по школе живой труп шатался! А без тебя он, глядишь, слиняет.
Школьный резво вскочил с дивана, словно пружины вдруг выпрямились и сами подбросили седока.
– Ладно, проваливай. Дел у меня по горло. Чисти теперь все после этого, с синей рожей…
Глава 6
Боксеры Авалона
Не заходя домой, Кукушкин сразу бросился к Ланселоту. Держался при этом самых людных мест и улиц. А поскольку берлога рыцаря пряталась в глухом углу частного сектора, то последний отрезок пути дался Санчо особенно нервно. К тому же Кукушкин посещал наставника всего единожды и ночью, а потому раз или два понимал, что заблудился. Тогда он возвращался к знакомой точке и начинал поиски снова.
Нужный дом, в конце концов, нашелся. Во дворе звенел металл: не иначе, Ланселот работал в кузнице. Санчо надавил кнопку звонка и стоял несколько минут, пока не сообразил, какую глупость только что сделал. Звонок был не более чем видимостью.
Санчо забарабанил в ворота. Потом набрал в грудь воздуха и собрался крикнуть. Но вовремя прикусил язык, представив, как над улицей разносится: «Лансело-от!»
Тогда оруженосец заколотил в дверь с удвоенной силой и даже в сердцах отвесил ей несколько пинков.
– Чего ворота ломаешь? – Голос хозяина раздался внезапно. Как будто тот давно уже был здесь и немалое время слушал затеянный учеником концерт ударных.
– Так это… я пришел, – высказался Санчо.
– Раз пришел – заходи, – сказал голос из-за ворот.
– Ну, откройте, – едва ли не командным тоном ответил Санчо.
Но услышал только, как удаляются шаги. Почему-то сразу пришло в голову, что рыцарь преднамеренно шуршит листьями по тропинке.
Санчо толкнул дверь, затем потянул на себя. Та осталась запертой. Он решил, что Ланселот смеется над ним.
В глубине двора опять послышались металлические звуки: хозяин занялся своим ремеслом.
Кукушкин давно не чувствовал себя так глупо. Захотелось уйти, но уходить было боязно: где-то за углом мог поджидать школьный рыцарь-зомби. Санчо оглянулся. Улица была пуста, только покачивались ветви кленов, их покрасневшие листья теперь показались Кукушкину окровавленными.
И тогда Санчо решился. А, может, понял, что хотел от него Ланселот.
