провели в Мировом Лесу, наверно, месяцы, если считать по здешнему времени.
Он действительно чувствовал, что начинает худеть, а беспощадный Ланселот ежедневно начинал их тренировку с пробежки по лесным просекам, заодно обучая Санчо ориентироваться. У Броселианда имелись парадоксы не только времени, но и пространства. Расстояние между двумя точками, если знать тайный путь, было куда короче земного. За пару дней можно было пройти пешком столько, что выйти в человеческий мир уже где-нибудь в Америке.
Для постоянных тренировок Ланселот выбирал одно и то же место немного в стороне от озера. Под большим валуном рыцарь прятал две пары старых кожаных боксерских перчаток, хотя показывал и такое, чего в перчатках никак не сделаешь. Для фехтования прятать ничего было не нужно: все свое рыцари носили с собой.
А фехтование на Экскалибуре тоже оказалось гораздо более хитрым делом, чем думалось Санчо. Сначала нужно было научиться вызывать его одним мысленным движением. Что-то такое было еще у самураев, когда успех в поединке зависел от мгновенно обнаженного меча. Экскалибур приходил сам в минуту сильного стресса, но рыцарь, учил Ланселот, должен уметь призывать его в любой момент.
Санчо пыжился, точно ковбой, что пытается овладеть искусством выхватывать револьвер из кобуры, а тот в последний момент обязательно чем-нибудь да зацепится. Ланселот сначала просто смотрел на эти ужимки, затем принялся неожиданно атаковать оруженосца, каждый раз приставляя свой Экскалибур к его горлу или груди. Кукушкин сначала не успевал парировать, а потом вдруг сумел.
Но это еще были цветочки. Рыцари сражались, постоянно сменяя образы пластичного клинка. Один выпад мог быть произведен шпагой, другой перейти в сабельный удар, а третий закончиться кинжальным уколом. Ланселот показывал Санчо приемы с разными видами оружия. Казалось, в этом не было никакой системы, и ученик опасался, что вникать во все придется сотни лет долгой и безрадостной рыцарской жизни.
Но и тут вмешались законы Броселианда, отличные от земных. В междумировом Лесу границы тела и сознания становились более размытыми и зыбкими. Навык проникал вглубь, в подкорку и рефлексы, за считаные повторения, а не за годы упражнений. Очень скоро Кукушкин обращался с гранью Экскалибура уже довольно сносно для новичка. У Санчо к тому же, как выяснилось, были очень ловкие руки – наверно, так природа возместила ему эндокринные проблемы.
В конце второй недели Ланселот вдруг вечером отменил занятия и повел Санчо на рыбалку. Разумеется, на то самое озеро.
Кукушкин еще ни разу не держал удочки в руках, а нанизывание червяка на крючок вызывало у него жуткую брезгливость. Но, как ни странно, быстро втянулся. И клевало так, будто рыбу кто-то специально насаживал в глубине – только успевай вытаскивать.
Ланселот сначала по обыкновению криво посмеивался, а потом вдруг перестал смотреть на Санчо и даже вроде бы не обращал внимания на поплавок – только вглядывался в озеро.
А потом они варили уху на костре. Быстро распустилась броселиандская ночь, как темный небесный цветок со множеством росинок. Санчо вглядывался в созвездия и не мог понять, те же они, что на Земле, или уже другие. И вообще, если миры разные, то и космос должен быть разным? Ланселот пересказывал ему то, что сам слышал от Артура, а тот – от Мерлина, который видел все лично и много где был. Миров в Сфере каких только нет. Есть круглые планеты, как Земля, а есть плоские, и никто не знает, что там, за гранью. Есть огромные миры с несколькими континентами и океанами, как Хьёрвард, а есть совсем маленькие, из одной долины и гор вокруг нее.
Санчо не мог понять, почему такой сильный и древний рыцарский Орден, единственный, кто знал правду об окружающей реальности, почему он все-таки распался и даже Артур не выдержал.
– Что там Артур! – сказал Ланселот. – Даже Мерлин, и тот один раз… Знаешь, на чем поломался я? Нет, не на электричестве, отнюдь. Бесполезным себя чувствовал. Абсолютно. Как в школе и аспирантуре. Все наши усилия – капля в море. Разум сдается. Чем дальше мы движемся, чем больше информации кругом, тем больше все верят в мифы. И меньше думают сами… Я однажды прочел, что мир развивается в сторону экономии мышления. Чем меньше умственных усилий, тем лучше. Когда-то взрослые ученые дядьки тужились, перемножая восемь и девять, а теперь таблицу умножения в младших классах проходят. Вроде бы все хорошо, мозги очищаются для более интересной работы, творческой. Только, похоже, вместе с водой и ребенка выплеснули, как всегда… Все, что, по идее, должно кругозор расширять – компьютеры там, телевизоры, – еще больше его сужает. Даже высшее образование, блин! Не всякое, конечно, но часто. Думать никто не хочет своей головой. А Хаос, он у нас в головах сначала, и только потом – в мире. Я терпел-терпел, а потом посмотрел на это все, и думаю – ради чего? ради кого? Ну, и пошел продавать меч…
Костер треснул и выпустил сполох пламени, как будто выстрелил в чью-то честь. Или отсалютовал на похоронах.
– Если бы ты не пошел, – проговорил Санчо, – то и я не стал бы рыцарем.
– Ты еще не рыцарь, – посмотрел на него Ланселот, – но уже готов им стать.
– А что нужно?
– Совершить подвиг. Завтра, друг Санчо, мы идем с тобой на оборотней.
Оруженосец непроизвольно вызвал меч. Хват отчего-то получился скользким.
Шипел костер. Молчали валуны и звезды над ними. Тихо перешептывались волны озера, накатываясь на каменистый пляж.
В городе было несколько парков. В центре – маленькие, со всех сторон окруженные дорогами и жилыми кварталами. Даже не парки, а так, сады, вроде Летнего в Петербурге, только куда меньше.
Самый большой парк разбили на окраине. Одно время он совсем, было, захирел и увял: гипсовые скульптуры с отломанными конечностями, ржавые карусели и включаемое только по праздникам колесо обозрений. Зимой, правда, еще работал каток, а летом пляж и лодочная станция.
Потом в городе сменился мэр и вдруг, неожиданно для всех, начал выполнять предвыборные обещания. В том числе развернул кампанию по благоустройству. Денег в бюджете нашлось не то чтобы много, однако ретивый мэр не унывал. Он заявил по местному телевидению, что в городе живет масса талантливых людей (так и сказал!), и призвал их раскрыть таланты, обещая всяческую моральную поддержку.
Кое-что у мэра получилось. Художникам было разрешено расписывать почти любую свободную от рекламы поверхность. Голых унылых стен имелось предостаточно, и занимали их пока только неприличные надписи и картинки.
Живописцы и графики откликнулись. Разумеется, не все, но достаточно. Гонораров им не платили, зато вешали рядом с художествами дешевую табличку из пластика с именем автора. Так что стены довольно легко заполнялись граффити. Художники оказались падкими до признания, однако нашлись и такие, кто отказывался даже ставить подпись и совершенно бескорыстно нес искусство в массы.
Большой городской парк мэр отдал на откуп скульпторам и самодеятельным ландшафтным дизайнерам. Рядом с каждым креативом тоже устанавливали табличку за казенный счет. Кроме того, подтянулись студенты, которым их творческие выходки засчитывали в качестве дипломных работ.
И место начало преображаться, только не совсем так, как многим хотелось бы. Статую изваять – это все-таки не баллончиком с краской баловаться, материалы нужны, бронза или хотя бы гипс. Парк облюбовали местные авангардисты и принялись воздвигать свои скульптуры из металлолома и строительного мусора. Выходило у них часто неплохо, но… Вечерами гулять здесь почему-то становилось особенно жутко. Везде были разбросаны причудливые конструкции. Некоторые походили на затейливые пыточные механизмы. Другие как будто сбежали с картин Сальвадора Дали, чтобы пожить не на плоскости, а в объеме. Третьи напоминали одряхлевших роботов-трансформеров, у которых сели аккумуляторы. Можно было встретить поставленную на попа часть трактора, гуманоидную фигуру из сетки-рабицы и много чего еще.
Летом все это дополняли разные затейливые клумбы от ландшафтников, но сейчас растения пожелтели, хотя где-то еще даже сохраняли бодрый вид. Однако ночью в парке почти не горели фонари, только у входа. И то правда, зачем тратиться на освещение, если нормальные люди в это время дома сидят? Впрочем, нормальные люди предпочитали заходить сюда пореже, хотя парк не раз и не два снимало
