быть может, это и к лучшему. Клеопатра так же слаба — или так же сильна, — как и Антоний, который не хотел расставаться с земной жизнью, несмотря на то что потерял почти все. Клеопатра как раз начала выздоравливать после болезни, и эта ирония забавляла ее. Она выжила только для того, чтобы умереть. Разве не таково все человеческое существование? «Ради чего все это? — спрашивала она себя в эти последние минуты, когда у нее еще было время подумать. — Ради чего столько страданий? Столько усилий, завершившихся совсем не тем, чего я желала достигнуть?»
Она вспомнила голос давно умершего Деметрия — был ли он там, в ее сне, где царь Авлет танцевал перед римлянами? — философа, который когда-то учил ее в Мусейоне. «Это не исход, но усилие», — сказал бы он, напоминая ей о том, что у человеческой жизни нет сочтенного итога. Не существует способа измерить Добродетель. Это неуловимое качество, о котором Сократ говорил, что ему нельзя научить, но оно хранится в памяти души.
Жила ли она, Клеопатра, добродетельной жизнью? Деметрий всегда говорил, что ее судьба — жить не философией, но действием. Как же прав он оказался! Есть ли возможность сочетать добродетельную жизнь с жизнью деятельной? Этого вопроса она никогда не задавала. Война, политика, соперничество, вожделение, любовь. Клеопатра провела свою жизнь в этих сферах. «Войны, — утверждал Сократ, — предпринимаются ради денег и ради забот о телесном. Мы — рабы своей плоти и вынуждены искать богатства, чтобы удовлетворить тело. Тело сковывает нас в течение всей нашей жизни, и мы должны стремиться к смерти, чтобы наконец освободиться от требований этого тирана».
Но Клеопатра не могла согласиться с рассуждениями знаменитого философа. Она воевала не ради богатства. Она мечтала сохранить то, что осталось от красоты мира после того, как Рим растоптал и пожрал все, до чего дотянулся. Царица Египта пыталась защитить свое царство во имя чести своих предков и ради царского престола для своих детей. И если бы у нее сейчас был выбор — освободиться от телесных потребностей или воскресить Антония и снова жить плотскими наслаждениями, она, не колеблясь, выбрала бы второе. Клеопатра хотела бы заключить своих детей в объятия, вместо того чтобы освобождаться от обязанности защищать их. Быть может, смерть и есть великий освободитель, как обещал философ, но в этот момент Клеопатра была в ярости от того, что ей приходится положить конец своему существованию в теле — сейчас, когда она могла бы наслаждаться солнцем в лицо и ветром в волосах, мчась ранним утром верхом на лошади по болотистым нильским берегам…
Но если есть хоть какая-то надежда — опять это проклятое слово! — что трое младших избегнут той кровавой участи, которая постигла Цезариона и Антулла, она с радостью променяет удовольствия жизни на темные владения смерти.
Клеопатра слышала, как снаружи выкрикивают и шепотом повторяют ее имя. Она была рада, что не видит лиц. Александрийцы пришли, чтобы взглянуть на свою царицу в последний раз, ибо слух о предстоящем ей дальнем пути уже распространился по всем уголкам города. Они и не знают, что путь Владычицы Обеих Земель будет совсем иным, нежели полагают…
Возле мавзолея Клеопатра приказала внести носилки внутрь, прежде чем сошла с них. Она не хотела, чтобы, увидев ее платье, стражи догадались о ее замысле. Царица слышала, как охранники досматривают корзины с приношениями, выискивая оружие или другие орудия смерти, и затаила дыхание. Кто-то отпустил шутку насчет величины смокв, и Ирас предложил шутнику попробовать одну, но тот отказался, заявив, что просто желает разрезать смокву и лизнуть ее содержимое — что, вероятно, и сделал, поскольку до Клеопатры донеслись смешки остальных солдат. Удовольствовавшись осмотром, римляне пропустили в гробницу царицу, Хармиону и Ираса.
Носильщики поставили носилки наземь, опустили на пол корзины и удалились вместе со стражей, закрыв тяжелые двери снаружи. Ирас помог царице спуститься с носилок. У нее закружилась голова, когда она обнаружила, что стоит в той самой комнате, где совсем недавно обнимала истекающее кровью тело умирающего супруга. Сокровища были вынесены отсюда, и в помещении не осталось почти ничего, кроме статуй, установленных Клеопатрой в честь Антония, да золотого ложа, на котором он умер.
В погребальной камере стоял сладкий запах вянущих роз, которыми был усыпан саркофаг. Клеопатра смахнула их, чтобы увидеть образ Антония, отлитый в бронзе. Его руки были сложены на груди, и он не мог протянуть их и обнять ее. Царица взяла кувшин с вином, принесенный сюда специально для этого, и опрокинула его над саркофагом.
— Ты готов встретиться со мной, любовь моя? Я иду к тебе и не желаю застать тебя в объятиях Персефоны или кого-нибудь из нереид или муз, которые могли бы привлечь твое внимание в ином мире. Как и Гера, я ревнива.
Смочив пальцы в вине, Клеопатра провела по полным губам изображения, как часто делала при жизни Антония; она почти ждала, что холодная маска оживет и поймает ее пальцы теплыми губами. Интересно, кто ждет ее там, в подземном мире, и не придется ли ей выбирать между Цезарем и Антонием? Продолжатся ли там прежние испытания или правы философы и там она будет свободна от всех земных забот? Атараксия, спокойствие духа. Так они это называют.
— Нам нужно спешить, — напомнила Хармиона. — Ты скоро увидишься со своим супругом.
Да, время не ждет. Каждый новый ее вздох подвергает опасности жизни Селены, Александра и Филиппа.
Клеопатре приходилось положиться на заверения Ираса о том, что он умеет обращаться с ядовитыми змеями. Царица сомневалась в этом, но у нее не было другого выбора, кроме как поверить, что его восхищение египетскими заклинателями змей привело к такому необычному результату. Решив не полагаться на случай, царица спрятала в узел волос на затылке флакон с быстродействующим ядом. Однако даже врач Олимп, с которым Клеопатра посоветовалась в последний момент, признал, что никакая другая смерть не может быть такой же быстрой и почти безболезненной, как смерть от яда кобры. «Когда-то египтяне применяли такую казнь для осужденных, — пояснил он, — но затем сочли эту гибель слишком милостивой для преступников».
Олимп пользовал царское семейство со времен рождения Цезариона, и у Клеопатры не было повода сомневаться в его верности. Даже если он согласился примкнуть к тем, кому платил Октавиан, потребовалось бы время, чтобы его сердце переметнулось вслед за мошной. Со слезами на глазах Олимп обещал царице, что она почувствует сильную боль от укуса. «Сначала нестерпимая, эта боль быстро сменится онемением. Я видел, как жертвы укуса смеются точно в опьянении, так что, должно быть, в смерти от яда даже таится некоторое удовольствие. Скоро твои глаза закроются, и ты погрузишься в дрему, которая быстро перейдет в вечный сон смерти».
Ирас же говорил ей, что тот, кого укусила кобра, уходит прямиком к богам, потому что в яде змеи содержится эликсир бессмертия. Ведь это — божественная кобра, чья голова вздымается над короной Египта, в течение тысяч лет охраняя фараонов. Когда египтяне узнают, каким путем царица отправилась к богам, они будут знать: Клеопатра VII не умерла, но заняла свое законное место среди бессмертных.
Клеопатра настороженно смотрела на корзины, в которых таились ядовитые гады.
— Вам не обязательно присоединяться ко мне, — обронила она своим спутникам. — Это мой путь, моя судьба.
Хармиона просто покачала головой. Ирас отозвался:
— Думаешь, я позволю своей царице предстать перед богами с неуложенными волосами и в измятом платье? Я пойду вместе с тобой к богам как твой божественный прислужник.
Хармиона взяла царицу за руку.
— Нам уже много лет не нужны слова, Клеопатра. Ты была моей жизнью здесь, на земле, и я буду с тобой там, в смерти. Такое обещание я дала царю.
— Моему отцу? — спросила Клеопатра.
— Двум царям, твоему отцу и императору, — ответила Хармиона. — Такова была его последняя просьба ко мне: «Храни ее, пока мы не встретимся снова». Я вручу тебя ему лично, иначе его разгневанный дух вечно будет преследовать меня.
— Никогда бы не подумала, что услышу, как ты называешь императора царем.
— Он был царем, потому что его избрала великая царица.
Клеопатре не верилось, что мягкосердечный евнух, который так нежно причесывал гребнем ее волосы, так ловко и любовно вплетал драгоценные камни и золотые булавки в ее локоны, сможет взять в руки огромную смертоносную змею. Однако он отважно открыл корзину и осторожно убрал гирлянды,
