обращается к ним с просьбами о помощи. Они никогда до этого не разочаровывали ее, хотя иногда ей приходилось переживать трудные времена, прежде чем божества открывали ей свои истинные, более высокие намерения.
Фронтон храма Венеры Родительницы поддерживали восемь исключительно красивых коринфских колонн, а крышу украшали изумительные изваяния богини в различных ее обличьях — чарующей Венеры Возлюбленной, эффектной Венеры Победоносной, опекающей Венеры Родительницы. Само здание было небольшим и хрупким по сравнению с грандиозными египетскими храмами, но Клеопатра почувствовала, что после визита Цезаря в ее страну могучие пропорции египетского зодчества начали проникать и в римскую архитектуру. Клеопатре вспомнилось, каким маленьким и тесным показался ей в детстве Римский Форум. Для тех римлян, которые еще не поняли послания, Форум Цезаря возвещал о том, что новая эра восточных излишеств просачивается в жесткие рамки строгих римских ценностей, создавая ощущение изобилия во всем.
Клеопатра оставила Аммония снаружи, а сама вошла в храм через высокие, узкие двери — единственное отверстие, сквозь которое проникал дневной свет. Каменные стены были окаймлены факелами, освещавшими множество драгоценностей. Зеленые отблески изумрудов, красные — гранатов и рубинов, льдисто-белые — алмазов и хрусталя плясали в пустом пространстве храма, словно мерцающие духи. Среди драгоценностей висели картины, вывезенные со всего мира; на одной из них Клеопатра узнала бледную богиню Луны, Гекату, утешающую встревоженных жителей Византия во время осады и освещающую небо своим полумесяцем и звездой. В центре помещения возвышался, подобно могучему хозяину, золотой доспех, отделанный серебром и вставками из слоновой кости. Несомненно, Цезарь отнял его у какого-то побежденного царя.
Цезарь был здесь один.
— Тебе нравится? — спросил он.
Судя по виду, римский диктатор сейчас нервничал, словно мальчишка-барабанщик в первый день службы.
— Замечательный храм, — отозвалась Клеопатра.
Она ждала, что на лице и в манерах Цезаря сейчас проступят все признаки задуманного им предательства. Но вместо этого, взглянув в его глаза, Клеопатра впервые увидела в них нетерпение, почти надежду.
— Но из-за этой выставки твоей военной добычи он производит скорее впечатление храма воинственной Венеры Победоносной, чем Богини-Матери, — добавила Клеопатра.
— До чего же ты проницательна, милая, — сказал Цезарь. — Когда я въехал в лагерь своих врагов после битвы при Фарсале и не обнаружил там ничего, кроме следов поспешного трусливого бегства, я пообещал богине, что воздвигну храм Венеры Победоносной. Я начал собирать сокровища из Галлии и Британии и разместил здесь лучшие из них, как ты можешь видеть. Нашим гражданам нравится видеть богатства, отобранные у побежденных. Но затем произошло нечто непредвиденное.
— И что же? — спросила Клеопатра.
Она осознала, что боится Цезаря, что защищается, чтобы не попасть под его влияние. Цезарь взял ее за руку; Клеопатра неохотно позволила ему это.
— Можно, я тебе кое-что покажу?
Цезарь провел Клеопатру через собрание свидетельств своих побед в дальнюю часть храма, в святилище богини. Здесь, укрытая в сводчатом помещении, стояла сверкающая золотая статуя Венеры Родительницы; ее дитя, малыш Купидон, сидел на плече у богини и что-то нашептывал ей на ухо, надувая пухлые щечки и поджимая губы. Венера держала за руку римского ребенка, а тот глядел на нее снизу вверх, ища защиты и наставлений. Яркие сапфировые глаза богини смотрели вперед, в грядущее. Тело Венеры было скрыто золотыми складками, задрапированными таким образом, что создавалось впечатление, будто она стоит на легком ветерке. Справа от богини расположилось изваяние самого Цезаря, высокого и горделивого; чело его венчал лавровый венок победителя — знак его многочисленных триумфов.
Но Цезарь привел сюда царицу не за этим. Он ничего не сказал, позволив своей спутнице безраздельно сосредоточиться на приготовленном для нее сюрпризе. Слева от Венеры — достаточно близко для беседы и все же на почтительном удалении — стояла золотая статуя Клеопатры, одетой как Венера, но в царской диадеме, украшенной драгоценными камнями, — точно такой же, какую Цезарь видел на ней в Египте. Ему пришлось добыть для этой копии точные подобия тех камней, которые носила царица. И как он только все запомнил? Лицо золотой Клеопатры было исполнено покоя, как и лицо Венеры, однако тело было не таким худощавым, как сейчас, но более округлым, более женственным — словом, таким, как в первые месяцы беременности. Глаза ее изваяния были сделаны не из сапфиров, а из ярких шлифованных изумрудов, волосы собраны в узел на затылке. В ушах — заметив это, Клеопатра не сдержалась и хихикнула — красовались серьги, явно составляющие комплект с огромным золотым ожерельем Сервилии. У ног царицы свернулась изящная кобра, символ власти фараонов, с серебряным хвостом и опаловыми глазами. Цезарь указал на змею.
— Это — для того, чтобы они не забыли о твоей истинной сущности.
Он подождал, пока Клеопатра заговорит, и, не дождавшись, спросил:
— Тебе нравится?
— Я лишилась дара речи, Цезарь.
— Вот ответ на все вопросы о том, какое положение ты занимаешь. Здесь находятся две главные женщины моей жизни: одна дает мне бесстрашие перед лицом смерти, другая — причину оставаться в живых.
Клеопатра корила себя за то, что усомнилась в нем, что не поверила своим инстинктам, не поверила в его обязательства по отношению к ней и в их совместное будущее. Она не знала, почему Цезарь оказывает покровительство своему племяннику, но то, что он сделал сейчас, было величественным жестом — и при этом открытым, показывающим, какое место она занимает в его сердце и жизни. По щекам Клеопатры заструились слезы, руки безвольно повисли, словно неживые.
Цезарь обнял ее за плечи и развернул лицом к себе.
— Неужели тебе нечего сказать?
— Ее красота ошеломляет. Но для меня она еще прекраснее, потому что исходит от тебя.
— Я не царь, Клеопатра. Я не могу возвести монумент в твою честь — во всяком случае, здесь, в Риме. Но я сделал, что мог, дабы дать этой стране понять, как отношусь к тебе.
— Это куда больше, чем я могла бы просить, дорогой.
— А теперь, когда я скажу тебе, что в ближайшее время вынужден буду покинуть Рим, ты думай вот об этом и не беспокойся.
Он провел ладонями по лицу Клеопатры, потом взял ее за плечи; Клеопатра взглянула ему в глаза, пытаясь понять, что все это значит.
— Покинуть Рим?
— Я надеялся, что мой полководец Ватиний навсегда очистил землю от угрозы, исходящей от сторонников Помпея, но, похоже, его сыновья вернулись в Испанию и объединили свои силы с этим коварным изменником, Лабиеном.
— Неужели тебе обязательно нужно отправляться туда самому? Как ты можешь покинуть Рим сейчас, когда ты только-только установил в нем свою власть? Это опасно, Цезарь. Тебя окружают люди, которым нельзя доверять. Я уверена в этом и вынуждена сказать об этом тебе.
— Я сам обучил Лабиена и преподал ему все тонкости войны, и теперь ему хватило умения поднять против меня тринадцать легионов. Боюсь, достойно ответить на этот вызов могу лишь я. У меня нет другого военачальника, которого можно было бы послать туда.
— А как насчет Антония?
— Я еще не уверился до конца ни в его исправлении, ни в его верности и потому не желаю ставить его во главе моей армии.
Цезарь крепче сжал руки, лежащие на плечах Клеопатры, и заговорил, понизив голос, как будто боялся, что изваяние Венеры может подслушать их.
— Верность армии — единственное, что позволяет мне удерживать Сенат под своей властью. Такова ситуация, которую сенаторы сами же и создали, когда десять лет назад послали меня расширять пределы
