добре, и не верит она!
– Вить, – снова подал голос миротворец Саня, – отстань от девушки, ты же видишь, она расстроена.
Поздно. Обвинения легли могильной плитой на Серафиму, стали последним испытанием в этот вечер плохого дня. Симке захотелось умереть, только не слышать прокурорский голос.
Виктор осклабился:
– Как же, такую расстроишь! Поплачет – меньше на толчок сбегает.
– Ты злой, – прорыдала Симка, – злой!
– А как я буду добрым, – снова взвился Виктор, – если я прихожу с войны, а здесь такие, как ты, дуры комолые, любовь крутят с теми, кого я там не замочил.
– Это не война! – запротестовала Симка. – Это жизнь! И отстаньте от меня, все! Война, война! Задрали! У вас везде война. И там и здесь! А жизнь где? Раз у самих жизни нет, то и у других ее не должно быть? Да ты просто завидуешь!
– Чему?!
– Ты не способен чувствовать ничего, а другие – способны!
– Ну и кто тут способен чувствовать? Пастух твой? Где же он тогда? – Это был сильный аргумент.
Крыть было нечем, Симка рванула новенькую ручку замка, чуть не выдернув ее с мясом, толкнула дверь, вырвалась на волю и, сотрясаясь от душивших рыданий, побежала по дороге.
Мимо с шумом проносились машины, Симкина тень в свете фар удлинялась до бесконечности и исчезала на границе между светом и тьмой.
Сима быстро выдохлась и побрела, не разбирая дороги, по лужам и грязи. Слезы мешались с дождем, лезли в рот.
– Ой, Божечки, ой, миленький, какая же я дура, – приговаривала Сима, слизывая соленые капли.
«Ситроен» наконец тронулся следом, обогнал, перекрыл пути к бегству и затормозил.
– Сима, садись, – позвал Саня, выходя из машины, – давай, давай. Поедем домой. Тебя уже, наверное, дети потеряли. Не сердись на Витьку, он отличный парень на самом деле.
– Просто душка, – пробубнила Симка в нос.
Чесноков мягко подтолкнул Серафиму к радушно распахнутой дверце, за которой похрапывал ветеран Квасов. Юн-Ворожко с обреченным видом приткнула на сиденье зад, исхудавший от переживаний. Ни о каких десяти кулаках речи не могло быть, а всего-то день прошел.
– Девочка моя, – сонно пробормотал Квасов, устраиваясь на Симкином плече, – ты такая потрясная…
Новогодняя ночь катилась к завершению. Исполнив все куплеты, прочитав все стихи, получив подарки и набив животы вкусностями, дети уже видели сны, а Квасова не покидало иррациональное чувство, что ему никуда не надо, что он уже дома.
Вообще, в процессе застолья с Антоном случилась какая-то странная метаморфоза. В самом начале, пока не появились пельмени, Квасов еще пребывал в состоянии повышенной боеготовности, но после пельменей заметно размяк. Маленькие, на один зуб, сочные, ароматные, одинаковые, как пуговицы, пельмени сами прыгали в рот и изгоняли бесов раздражительности и злобы.
Молочный поросенок, запеченный с гречкой и грибами, посадил цепного пса внутри Квасова на якорную цепь. В ту минуту все и случилось – в том смысле, что Рубикон был перейден. Бесовское войско было смято и рассеяно, и участь его была жалкой, а цепной пес Квасова уже ел с руки.
– М-м-м, – одобрительно промычал Антон, отведав поросенка, – кто готовил?
– Сима. Она у нас способная, – с гордостью отрекомендовала Наина.
С поразительной скоростью Антон сметал все, что Симка подкладывала ему в тарелку.
Белые розы, принесенные Квасовым, стояли в вазе с пихтовыми ветками. Салфетки, скатерть, серебро, прозрачный фарфор и свечи дополняли сервировку и придавали особую прелесть разговору – о таком празднике Квасов не мог и мечтать.
Разговор крутился вокруг общих тем, пока Наина ловко не перескочила к воинской службе и не сравнила ее со служением Богу.
– И монашество, и воинство строится на отречении, – делилась наблюдениями Наина, – и те и другие – избранные. Насколько я помню, существовали даже какие-то кастовые рамки: дочь священника могла выйти замуж либо за священника, либо за человека военного сословия. Мистический дух, отшельнический какой-то присущ и тем, и тем. По-моему, это вообще неисследованная тема. Это мое, конечно, мнение.
Симка могла голову прозакладывать, что эту тронную речь Наина приготовила заранее, зная, что в гости ожидается Квасов.
– Да, – Антон порылся в проспиртованной памяти, – в трехлетнем возрасте Александр, будущий Невский, принял посвящение в воины. Обряд совершал святитель Симон, суздальский епископ.
– Мне кажется, это культовое событие – присяга, – обрадовалась Наина, – смотри, в монахи и священники тоже ведь посвящают. Где ты видел, чтобы инженеры, учителя или там, не знаю, библиотекари проходили обряд посвящения?
– У врачей клятва Гиппократа есть, – лениво возразил Квасов. После шестой смены блюд блистать умом было все равно что колоть дрова – того и гляди, заворот кишок получишь. В данном случае – заворот мозгов.
– Допустим. Я все веду к тому, что солдат – это больше чем профессия.
– Монахам трижды предлагают ножницы перед пострижением, а воинов не спрашивают. – Наполеон лишил Квасова остатков воинственности. Теперь Квасова можно было сравнить с ручным, совершенно безобидным ньюфаундлендом, на котором так любят кататься детишки.
– Ну, хватит, – вклинилась Сима, – с вами со скуки умереть можно. Новый год, а вы завели волынку: воины, монахи, дух отверженности.
– А мне интересно, – заступился за воинов и монахов Антон, – я над такими вещами как-то не задумывался.
– Вот и дальше не задумывайся, – посоветовала Симка.
– Это она ревнует, – улыбнулась Наина, – она девочка неглупая, только избалованная.
Антон быстро посмотрел на ревнивицу. Эти лисьи глаза… Кого они напоминают? «Бриджит Фонда! – вспомнил Квасов. – Ну конечно!»
– Я избалованная? Я? – возмутилась Сима.
– Это очевидно, – веско подтвердил Квасов.
Взгляд Антона, как приклеенный, следовал за Серафимой, но самому Квасову казалось, что он посматривает на соседку незаметно, украдкой.
Да он почти и не смотрел на эту ровную, плавную линию рук, открытых взглядам от плеча до кончиков ловких наманикюренных пальчиков. На узкие запястья, на высокую шею, на гибкую спину, переходящую в такую аппетитную задницу, что она могла поспорить с пельменями, на стройные ноги с высоким подъемом и маленькой ступней, в черных прозрачных колготках, обутые в лодочки. На лиф с выступающими округлостями грудей. Чего он там не видел? Все как у всех. «Все как у всех», – упрямо повторил Квасов и представил это «все». И едва уцелел от вспышки страсти.
Почему эта женщина досталась другому, а не ему, глядя на хозяйку дома, подумал Квасов. Почему все, что мог дать этой женщине он, уже дал тот, чужой парень из-за речки, Руслан Бегоев? И даже ребенок его.
– А где встречают Новый год твои друзья? – издалека донесся голос Серафимы, и перед Квасовым появился еще один кусок наполеона.
Была надежда, что сосед увлечется тортом и перестанет, наконец, пялиться, думая, что никто этого не видит.
– По-разному: с семьями, у кого есть, с друзьями, у кого есть. Наверное. Я как-то выпал из контактов со вчерашнего вечера.
– Не жалеешь?
– Нет, не жалею, мне с вами хорошо. Правда. – Физиономия Квасова выражала раскаяние.
Подстегнутая этим обстоятельством, Наина поднялась с чашкой в руке:
– Кому еще чаю? Антон?
