— Неужели мы кого-нибудь будем спрашивать? — засмеялась Луговая. — Правда, Наташа?
Я кивнула, принимая слова Анны Васильевны за шутку.
Между тем к Луцкому подошел главный инженер, а Луговая взяла меня под руку, и мы пошли за сцену, где было прохладнее и можно было спокойно поговорить.
Дуб из картона стоял возле дивана, опиравшегося на тонкие изогнутые ножки. Рядом темнели две огромные гири с полукруглыми ручками, такими толстыми, что они наверняка не вместились бы в моей ладони.
Луговая предложила присесть на диван. Когда я села, ногой коснулась одной из гирь. Гиря покатилась. Она была бутафорской. Пыль поднялась, небольшая, но хорошо видимая, потому что занавес впереди был немного приподнят и свет проникал из-под него желтой широкой полосой.
— Обязанности председателя цехкома не тяготят? — спросила Луговая, глядя мне в глаза так пристально, словно интересовалась какой-то моей личной тайной.
Я улыбнулась:
— Наоборот. В отпуске ходила как ненормальная. Все думала, почему?
— Почему же?
— Чего-то не хватало. Забот, наверное.
Луговая кивнула понимающе, очень молодо кивнула, как девчонка. Сказала тихо:
— Знакомое состояние.
И мы вздохнули вместе. И засмеялись от такого совпадения. Конечно, не на всю сцену, но и не про себя. Поддавшись настроению (я понимаю только так), Луговая пнула ногой вторую гирю, и она покатилась дальше, чем моя, до самого занавеса. Хороши же мы были, если б кто мог видеть нас в тот момент.
Стало легко. И просто. Будто я сидела рядом не с женщиной, занимающей важный пост в райкоме партии, а с подругой-ровесницей. Так легко и просто я чувствовала себя еще лишь с матерью. Но это было давно. Это уже забывалось, как забывалось детство — навсегда, навеки. Видениями, похожими на сон, память вдруг порой выхватывает что-то из детства: я стою возле школы, жду маму, а мама запаздывает, а я жду, потому что только первую неделю хожу в первый класс и мама строго-настрого запретила мне переходить улицы; моросит дождь, тучи сизые, словно голуби; мне печально, мне одиноко... Что было потом? Что было до этого? Не помню. Как совсем не помню степь. Впрочем, иной раз увижу по телевизору табун лошадей, и радостно защемит в груди. Может, дремлет что-то в памяти. Может, детство все-таки не покидает нас...
— Завтра, в шестнадцать часов приедешь в райком. Мы принимаем рабочую делегацию из Польши. Будь готова к тому, что, возможно, придется выступить.
— Это очень нужно?
— Да. У нас будет круг неширокий. Мы гостей еще потом по предприятиям повезем, А им представим рабочих разных поколений. Молодежь, средний возраст, старший...
— О чем говорить-то?
— О своей жизни, о работе. Кстати, как она, жизнь?
— Мама всегда отвечала: в заботе и хлопотах. Если же говорить словами мужа — выколачиваю квартиру.
— То есть?
— Барак ломают. А меня, значит, в подселенки.
— Молодую женщину в подселенки — это дурь. В подселенки надо таких, как я.
— В райжилотделе и слушать не желают. Говорят, не нравится — пишите жалобу.
— До эвакуации твои родители имели площадь в Москве? — спросила Анна Васильевна строго.
— Мама об этом говорила много раз. Комнату. Что-то около двадцати метров.
— Адрес знаешь?
— Да. На Делегатской улице...
— И когда вы переехали из эвакуации, райисполком не вернул жилплощадь семье погибшего героя, кавалера трех орденов Славы!
— Мама, кажется, обращалась в жилуправление.
— Все ясно.
Достав из сумочки блокнот, Луговая написала свой телефон, вырвала листочек, передала мне. Сказала:
— Сегодня среда. В райжилотдел пойдешь с утра в пятницу. Сразу же позвонишь мне. Расскажешь, как они тебя встретили.
— Ты хорошая.
— Правда?
— Правда, — тихо отвечает Буров и поворачивается на подушке. — Я люблю тебя.
— Правда?
— Правда.
— Как приятно все это слышать.
Польша — название от славянского племени полян, населявшего в раннем средневековье территорию Познанского воеводства.
Государственный герб страны — белый орел с повернутой вправо головой, с золотыми когтями и клювом на фоне красного щита.
Национальный гимн — Мазурка Домбровского, боевая песня польских легионов, сражавшихся в 1797 году в Италии.
Занимая по площади шестьдесят первое, а по численности населения девятнадцатое место в мире, Польша стоит, однако, десятой-одиннадцатой в ряду мировых промышленных производителей.
Эти и другие интересные сведения услышала из уст седого и очень красивого мужчины, а точнее, из уст переводчицы, когда мы встретились в райкоме с польской делегацией. Представлял товарищей седой мужчина, называя предприятия, на которых они работали.
— Легницкий медеплавильный завод...
— Стекольный завод в Сандомеже...
— Целлюлозно-бумажный комбинат в Свеце на Висле...
— Познаньский металлообрабатывающий завод имени Цегельского...
В конференц-зале стояли столики, за которыми могло сидеть четверо. Фрукты, сигареты, минеральная вода... и микрофон. Аккуратный голубой микрофон за каждым столиком. Выступающий брал его в руки, говорил сидя. Некоторые даже курили, выступая.
Луговая в роли хозяйки смотрелась превосходно. Седой красивый поляк и наша Анна Васильевна — вот это была бы пара. Может, и они понимали это. И были такими непринужденными, такими хорошими.
Я впервые участвовала в подобных встречах, но ощущения скованности у меня не было. За моим столом сидела полячка (двое мужчин были наши москвичи), видимо, моих лет или чуть старше. Она курила. И волосы у нее были, как кольца дыма. И взгляд королевы. Она приехала из Кракова, звали ее Бася. Мы подарили друг другу значки. Обменялись адресами.
Слова Анны Васильевны были для меня все-таки неожиданностью. Я знала, что должна выступать. Но встреча проходила непринужденно, сама по себе. И решила, что обо мне забыли.
— За вторым столиком справа сидит Наташа Миронова. Ей двадцать четыре года. Она работает швеей-мотористкой на обувной фабрике «Альбатрос», возглавляет профсоюзную организацию цеха. Попросим ее рассказать о своей работе, о своей жизни.
Я, конечно, встала. Потом вспомнила, что вставать не надо. Села.
Подумала. Кажется, долго думала... Потом, ну буквально, как утопающий за соломинку, схватилась за фразу, много раз слышанную, много раз читанную:
— Биография моя простая. Вся она связана с нашей родной фабрикой...
Переводчица перевела. Пока она переводила, я немного успокоилась. Во второй заход сказала:
— На фабрику я пришла прямо со школьной скамьи. Похоронила маму и пошла работать...
Дальше все было нормально. Чувствовала, что выступила не хуже других...
