Когда расходились, Луговая кивнула мне. И шепнула:
— Молодец.
Польша насчитывает 9300 озер, общая площадь которых составляет 3200 квадратных километров. В лесах хорошо сохранились зубры, рыси, лесные коты, бобры, лоси, волки, бурые медведи.
Самое глубокое польское озеро — Ханьча — 108 метров.
Бася живет в Кракове. Фамилия Баси — Смотринская.
Ничто не действует так угнетающе, как поездка в переполненном троллейбусе. Я могу переносить битком набитую электричку, трамвай, автобус, но троллейбус раздражает меня своей медлительностью, неповоротливостью. Я смотрю в окно и вижу, пешеходы идут быстрее. Появляется желание выбраться на тротуар и пройти пешком по проспекту Мира. Но идти надо далеко. А я отпросилась у Широкого только до одиннадцати. План в цехе напряженный...
Георгий Зосимович остался доволен моим выступлением.
— Говорила по делу. Луцкий морщилша... Хорошо морщилша. Правда, она вшегда с гвоздями. На нее, как на штул, не шядешь. А ешли шядешь, Так щекотно штанет... Ты вот, Наталья Алексеевна, про кожкомбинат правильно говорила. Только, думаешь, Луцкий об этом раньше не знал? Знал он вше... Но не в его интерешах шшориться ш директором комбината. Одного круга они люди... швои ребята... Потому и бракуем мы кожу только в допуштимых нормах. По-шемейному... А твоему выштуплению была бы цена копейка, ешли бы на шобрании шекретарь райкома не пришутштвовала. Тетка она каменная... Вот Луцкий и чешется. Он шегодня меня вызвал. И шпросил. Между прочим, без улыбки, а как раз наоборот. «Ты почему, Георгий Зошимович, там не выштупил? Почему неопытного человека заштавил?» А я знаешь, что ему ответил? Нет, не знаешь. Я ему не ответил. Я пропел: «Молодым везде у наш дорога». ...Шпрашиваешь, Наталья Алексеевна, что он? Он ничего, проглотил. Потому как видел, Луговая обняла тебя и увела за кулишы.
Троллейбус доплелся наконец до Ботанического сада. Было утро, но духота, которая не спадала даже ночью, ярилась в полную силу. Листья на деревьях висели привялые, посеревшие от пыли и зноя. Голуби, наклонив головы, заглядывали в решетки возле деревьев. Там на малое время задерживалась вода, после того, как, сверкая белым широким крылом, проползала поливальная машина.
В райжилотделе, конечно, очередь. Стала в хвост. Опять духота. Шелест газет. Впрочем, большинство людей не читает. Обмахиваются, как веером.
Краснолицый, в старой соломенной шляпе мужчина утверждает:
— Веера вредны. Обмахивая, они разряжают воздух. Что чревато инфарктом или инсультом. Потому их запретили.
— Никто не запрещал, — возражает морщинистая женщина в ярком не по возрасту платье. — Веера вышли из моды. Устарели. Как патефоны.
— При чем тут патефоны? Патефон уступил место радиоле.
— А веер — кондишену.
— Вы видели где-нибудь кондишен, кроме как в кинотеатрах? — возмущается мужчина. — Но даже в Америке их не носят в сумках.
Вышла девушка-секретарь. Спросила тоненьким голосом:
— Товарищ Миронова Наталья Алексеевна здесь есть?
— Да! — удивленно отозвалась я.
Спор утих, все посмотрели на меня с любопытством.
— Проходите, — сказала секретарша вяло и протяжно.
В кабинете меня обласкал взглядом тот самый чиновник, который еще неделю назад предлагал жаловаться на него непременно в письменном виде.
— Наталья Алексеевна, спешу порадовать, вас. Мы подыскали вам отличную квартиру. Пятый этаж, правда, без лифта, но дом кирпичный, пол паркетный. Комната 22 метра. Кухня семь. Санузел совмещенный, но просторный. Поезжайте. Смотрового ордера у меня под руками нет. Напишу записочку, вас пропустят...
Луговой я позвонила из автомата. Сказала радостно:
— Дали отдельную квартиру.
— Район не смущает? — спросила она.
— Наш дом весь переселили в Медведково.
— Хорошо. Ты посмотри вначале квартиру. Если не понравится, они подыщут другую. Поезжай посмотри. Не торопись!
— Мне надо на работу.
— Езжай в Медведково. Я позвоню Луцкому. Поняла?
— Поняла, Анна Васильевна.
— Встретимся на новоселье, — весело сказала Луговая и положила трубку.
В Медведково приехала на шестьдесят первом автобусе. Он ходил от метро «ВДНХ» до платформы Северянин, поворачивая влево к улице Амундсена и, поскрипывая бортами, как пижон подметками, плелся плохой дорогой к самому Медведкову, оставляя слева маленькую, закутанную в зелень церквушку с золоченым куполом, в которой, как сказала соседка по автобусу — загорелая старушка с густыми седыми прядями, — венчался князь Дмитрий Пожарский, поскольку Медведково со всеми своими людьми, избами, угодьями и речкой Чермянкой принадлежало именно этому княжескому роду.
Из автобуса вышла у кинотеатра «Полярный». Солнце набрало силу. И асфальт казался длинной, нескончаемой печью. Тепло шло густое, различимое, как если бы кто прямо дышал в лицо. Рабочие на фронтоне, лениво перекрикиваясь, ладили огромные неоновые буквы. Включали свет. Но вспыхивали лишь первые пять букв: «ПОЛЯР» и северное сияние над ними... Мужичишка в черном пиджаке, в темной не по жаре, застегнутой наглухо рубашке семенил перед кинотеатром, поглядывал вверх, и лицо его исходило злобой.
Прошла вперед. Дом опознала сразу. Во дворе перед подъездами разговаривали несколько солдат в грязной спецодежде с метлами и лопатами. Они убирали строительный мусор.
— Вам куда, девушка? — спросил один из них. На погоне светлела лычка.
— Посмотреть квартиру, — я протянула записку.
— Хорошо, — сказал ефрейтор. — Я вам открою.
Он пошел впереди, я за ним едва успевала. Лестницы пахли побелкой, и свежей краской, и еще пластиком. Жгуче-зеленый, он лежал на поручнях лестницы — от первого этажа до пятого.
Ефрейтор недолго возился с замком. Я осторожно и даже робко ступила в прихожую. Ступила и поняла, что возьму эту квартиру, что она будет моей. Комната поразила меня хорошими обоями. Простором. Лишь позднее я обнаружила, что комнаты без мебели кажутся просторнее, чем на самом деле. Но это, конечно, мелочь. Понравилась мне и кухня — белая и голубая, как ранняя весна. Подумалось, жаль, мама не дожила до этой минуты.
— Вы одна? — спросил ефрейтор.
— Нас двое.
— Для двоих тесновато.
— У мужа есть площадь.
— Тогда другое дело. Тогда можно поменять.
Я не ответила. Знала, что не стану менять эту квартиру. Нет, не стану...
С балкона далеко-далеко до самого леса просматривалась Полярная улица. Она была еще голая, без деревьев и без газонов. Серая земля пылила под колесами автомобилей, проносившихся быстро, как на состязаниях. У соседнего дома рабочие сгружали паркет. В магазине продавщица в белом протирала окна. Солнце ложилось на них полосами шириной с ладонь.
На другом балконе, что выступал справа, появилась женщина. На ней был только купальник. Но тело отливало загаром. И купальник смотрелся красиво. И ничего в том предосудительного, что женщина в купальнике стояла над оживленной, залитой солнцем улицей, я не видела.
— Здравствуйте, — сказала я. — Вы уже переехали?
— Да. Я переехала самой первой, — ответила женщина в купальнике. — Ночевала в доме совсем
