— С вами мне ужасно повезло, — сказал он.
Взвыли моторы. Глиссер дрогнул. И пенный хвост вытянулся за кормой желто-желто... Я обернулась. Буров шел по берегу, помахивая рукой. Оператор сказал:
— Муж доверяет вам?
— А вы доверяете своей жене? — спросила я.
— Нет, — сказал он и засмеялся.
— Значит, есть основания?
— Не задумывался над этим, — признался оператор. — Я не доверяю женщинам. Это мой принцип.
— Мужчина с принципами лучше, чем без принципов. Пусть это будет утешением для вашей жены. А теперь вы скажите, почему вам со мной ужасно повезло?
Оператор хитро сощурил глаза:
— Угадайте.
— Я не сотрудница угрозыска.
— Полагаете, они угадывают всё?
— Если верить книгам... Или не верить книгам — тоже ваш принцип?
— Моя любимая книга «Спортивная ловля рыбы». Я верю ей.
— Это хорошо, когда у человека есть хоть одна любимая книга.
— Любимая книга, любимая собака... Любимая женщина. Только не хмурьтесь, пожалуйста. Я не имею в виду вас.
Мне сделалось скучно. Привалившись к краю борта, чтобы хоть как-то отодвинуться от соседа, я стала смотреть на воду, которая живым крылом вздымалась под глиссером, вздрагивала, словно хотела сказать что-то и потом загасала, как усталое пламя.
Оператор взял камеру. Перебрался к водителю на переднее сиденье. Начал снимать меня или делать вид, будто снимает.
Сказал громко (надо было перекричать моторы).
— Мне с вами ужасно повезло, вы тема для телесюжета. Дочь героя войны приезжает к старому ветерану. Я сниму вас на пленку, а за это вы меня поцелуете. Правда?
— Если снимете очень хорошо.
— Буду стараться.
— Старайтесь.
Старожилы рассказывали, что когда-то, много лет назад, в этих краях водились птицы, которых люди называли мартынами. Потом птицы исчезли. Никто не знает почему. И в память о них рыбаки назвали свою тоню Мартышкой.
Тоня — это место, где ловят рыбу. Полоска берега, три-четыре домика, вешала, на которых разложен побуревший от сырости невод, заготпункт, красный уголок..
Солнце блестит на реке, как чешуя рыбы. Плещутся, будто-на что-то жалуясь, мелкие пугливые волны. Покачиваясь, друг за дружкой, словно утиный выводок, плывут поплавки невода. А надо всем — большое небо в белесой дымке без конца и края.
Мотор выключен. Глиссер по инерции скользит вперед. И со стуком, чуть шуршащим, изогнутым носом касается берега.
Водитель и оператор — люди ловкие. Поднялись. Раз — и уже хрустят подметками по песку. А глиссер покачивается подо мной. Неустойчивая посудина. Я, кажется, ойкнула. Оператор подхватил меня на руки. Вынес торжественно на берег. Правда, сам замочил ботинки. Шепчу:
— Поставьте меня.
Он смеется. Делает вид, что не слышит.
— Надорветесь.
— Я штангист.
— Прошу вас...
Наконец я на земле. Голова немного кружится. Но в теле легкость, словно я способна летать. Женщины в прорезиненных брюках и куртках, в широкополых шляпах выбирают, невод, комментируя наш приезд беззлобно и даже доброжелательно, однако, с большим набором пугающих меня слов. К концу дня я привыкну к этим словам, как и к запаху воды и рыбы. Но сейчас я, конечно, краснею... Смущение мое не остается незамеченным. Опять поток слов... Это все-таки игра. Нарочитость... Однако, клянусь, я не осуждаю рыбачек. Каждый развлекается, как может.
К нам навстречу идет молодой парень, приятный. Выясняется — бригадир.
Оператор бесцеремонно заявляет:
— Кормите! Умираем с голоду.
Теряется бригадир, разводит руками:
— Ничего нет. Ничего... кроме черной икры. И ухи из осетрины.
— Сойдет и это, — машет рукой оператор.
Бригадир советует:
— Попробуйте купите хлеба в лавке.
Оказывается, на тоне есть и лавка. Правда, сейчас там висит замок. Но продавец скоро находится. Оператор покупает буханку хлеба и бутылку московской. Нам приносят таз икры килограммов на пять. Чугунок осетровой ухи. Я столбенею от удивления. Хочется потереть глаза: уж не сон ли вижу?
Вместе с нами водку пьют бригадир и продавец. От закуски отказываются. Спрашивают:
— Это правда, что там, у вас черная икра большую ценность представляет?
— Правда.
Смеются. Говорят:
— Глаза бы ее не видели. Надоела. Мяса хочется.
Я ищу взглядом нож, чтобы намазать икру на хлеб. Бригадир советует:
— Вы ложкой. Ложкой...
И я ем осетровую икру столовой ложкой, словно рисовую кашу. На фабрике скажут: врешь. Я прошу:
— Сфотографируйте.
Зовут рыбака фотографа-любителя. Он велит взять мне таз на колени. Зачерпнуть ложкой икры.
— Только пришлите.
— Слово — закон.
Оператор говорит:
— Нужен Зинченко. Человек к нему из Москвы приехал.
Зинченко занят. Он пятчик. Должность в бригаде ключевая. Требует опыта, силы, сноровки. Мне объясняют, невод имеет два крыла. Тяжное крыло. И пятное крыло, которое увенчивает пятный кол. Когда выметывают невод, образуется мотня — место, куда заходит рыба. Тогда-то пятчик и двигает вдоль берега пятный кол. И весь улов в буквальном смысле находится в его руках.
Бригадир говорит о работе вдохновенно, не сводя с меня глаз. Кто-то из нас двоих, работа или я, нравятся ему точно. Думаю, что работа... Хотя от мужчин можно ожидать всякое.
Мы сидим в рыбацкой столовой, на открытой террасе. Тепло и ясно. Дышится легко. Обед такой необыкновенный. И разговор. И голова кружится самую малость.
Милое дело — путешествие.
Слева, ближе к берегу, дымятся печи. Поварихи в белых колпаках разделывают толстых, как поросята, сазанов. Сазаны живые, бьются под ножами, трепещут, словно ветки на стылом ветру.
— Потому на тоне такая уха вкусная, — говорит оператор. — Из живой рыбы.
Бригадир предлагает осмотреть тоню. Я соглашаюсь. Он ведет меня к берегу реки, где крутятся барабаны неводонаборной машины, гудит лебедка, барахтается рыба в зюзьге...
Человек вырастает передо мной. Неуклюжий и большой, похожий на медведя. Жидкие доски причала скрипят и прогибаются под его высокими бахилами. Тень, отбрасываемая фигурой, ползет впереди широко, словно от облака.
