кружилась, но сил было достаточно, чтобы не потерять равновесия. Интересно, что с рукой? — Григорий попробовал ее пошевелить и пошевелил. Резкая боль заставила прикусить губу, но рука пошевелилась. — Значит кость цела. Это мне только показалось, что рука висит, как плеть…
Спереди была едва заметная просека, по ней след в глубь леса. Между Григорием и просекой открытое место и проволока. Если ползти, то взорвешься! Стараясь ни о нем не думать, Григорий шагнул, стоя во весь рост не сгибаясь, на открытое место. Ноги слушались плохо, походка была неуверенной. Шаг, два, еще… проволока кончилась. Справа мелькнуло лицо комиссара.
— Я ранен, товарищ комиссар, — сказал Григорий, придерживая раненую руку здоровой и идя все дальше и дальше.
В глазах комиссара блеснула зависть. Он лежал всё в том же месте, почти в той же позе, не имея права нарушить приказа и не находя сил, чтобы идти в атаку.
Глава девятая.
РАНЕНЫЕ
Выйдя из мелколесья, Григорий почувствовал себя в безопасности, разыскал дорогу и пошел к тому месту, где стояли сани. Санитар, похожий на спрятавшегося начальника Григория, радостно подбежал к нему и сразу же стал укладывать на сани. В этот момент подошел лейтенант, раненый осколком в глаз. Глаз не вытек, но налился кровью и ничего не видел. Санитар поспешно уложил лейтенанта рядом с Григорием, сел сам сзади и закричал на занесенного снегом , старика-возницу:
— Чего стоишь? Поезжай скорее!
Лес становился всё выше и величественнее. Дорога шла под гору и лошадёнка легко трусила. Лейтенант стонал, ругался отборной бранью и всё время спрашивал санитара, потеряет он зрение или нет? На лице санитара был только страх и не было ни тени сочувствия к лейтенанту. Отвечал он глупо, не учитывая состояния раненого:
— Подождите, товарищ старший лейтенант, не волнуйтесь: всё будет в порядке.
Лейтенант от этого еще больше волновался и ругался еще забористее. Григорий лежал на сене и не чувствовал ничего, кроме радости избавления от фронта.
— Если даже кость цела, — думал он, — то лечение займет около месяца. Может быть, попаду в тыл, в Москву. Москва, прежняя жизнь, даже Катя и Леночку казались чем-то очень далеким, отделенным годами?! разлуки. Тоска о Кате притупилась, стала отвлеченной, не вполне реальной.
Пункт первой помощи был переполнен ранеными. Перевязывала сестра и два дюжих санитара.
— Как кость? — спросил Григорий.
— Наверно затронута, в санбате определят, — ответил залитый кровью санитар, накладывая шины.
Когда дело дошло до документации, оказалось, что это пункт соседнего полка.
— Придется вам идти в свой пункт, — сказала молоденькая сестра, выдававшая справки.
— Куда? — не понял Григорий.
— Можете ждать до вечера, — сразу ощетинилась сестра, — транспорта для вас у нас не имеется.
— Это недалеко, на другом конце деревни, — подошел, услышав спор, санитар только что перевязывавший Григория. — Выйдете из пункта, так направо; там увидите.
«Сволочь!» — думал Григорий про сестру, не без труда открывая дверь.
Кое-как доковыляв до пункта своего полка, Григорий получил справку о ранении и подумал: не сходить ли еще за вещами к хозяйке? В вещевом мешке остались фотографии. Голова заболела и Григорий сел на пол. Не найду дома, в котором мы ночевали, — решил он. — Может быть, это было совсем в другой деревне!
Через час Григория перевезли в санбат, занявший помещение школы, совсем недалеко от Калуги. Весь пол санбата был заставлен носилками, на которых стонали, ругались и умирали люди в серых шинелях. Больше всего было той зеленой молодежи, которая прибыла вместе с Григорием. Места на полу не было. Фельдшерицы были очень неприятные и не обращали на раненых внимания. Григорий остановился, не зная куда идти, но в этот момент в комнату вошел санитар с раненым на спине. Раненый обвил санитара руками за шею, ноги его безжизненно болтались, а большие детские глаза были полны отчаяния и страха. Григорий узнал в раненом одного из молодых солдат нового пополнения. Несчастный вид мальчугана произвел впечатление даже на фельдшериц и они разрешили пронести его в соседнюю комнату, где стояла кожаная кушетка, по-видимому оставленная для медицинского персонала, Григорий пошел следом за санитаром и, когда раненого положили на кушетку, сел рядом с ним.
— Куда ранен? — спросил Григорий.
Глаза при виде Григория потеплели и из них стал пропадать ужас.
— Сверни мне покурить, — попросил Григорий, — а то, видишь, рука не действует.
Трясущиеся маленькие пальцы свернули цыгарку и зажгли спичку.
— Здесь нельзя курить! — грубо одернула Григория проходившая мимо фельдшерица.
Григорий посмотрел на нее и не ответил, продолжая курить. Фельдшерица передернула плечами и пошла дальше.
— Ложись рядом, тут места хватит, — подвинулся раненый.
Григорий затянулся еще раз и лег боком на здоровое плечо. Раненая рука начинала сильно болеть. Бой, наверное, продолжался потому, что двери всё время хлопали и санитары вносили и выносили раненых. Чтобы меньше думать о боли, Григорий стал рассматривать комнату, Посередине круглый стол, на столе керосиновая лампа, вокруг стола три стула, в углу запертый шкаф, на полу и на брезентовых носилках; раненые, наверное тяжело раненые и умирающие. Лиц не видно за тенью стола, слышно отрывистое дыхание и стон. Лежат тихо, либо спят, либо без сознания. Сосед на кушетке завозился и застонал.
— Как тебя зовут? — спросил Григорий.
— Миша, — ответил слабый голос.
— Странно, — пришло в голову Григорию, — сколько раз видел я его: в вагоне, в дороге, на ночевках, а имени не знал. Всё теперь безымянное и проходящее, как сон, Люди живут и сами не верят в реальность свой жизни, а еще называют себя материалистами.
— Страшно, — прошептал Миша.
— Почему страшно? — вгляделся в его лицо Григорий.
Лицо у Миши было круглое, детское, пухлые губы, мягкий нос и большие, широко раскрытые глаза.
— Скоро на операцию, — Миша повернулся к Григорию. — Санитар говорил, что операционная, как войдешь, налево, от нас через комнату.
— Чего же бояться-то? — попробовал его успокоить Григорий, — там врачи лучше, чем на пункте первой помощи.
— А как ты думаешь, я не умру? — Миша беспомощно посмотрел на Григория.
— Ты об этом не думай, — посоветовал Григорий.
— Как не думать-то? Страшно…
— А страшно, помолись.
В Мишиных глазах отразилось мучительное беспокойство, он еще больше повернулся к Григорию.
— Мать у меня всегда молилась, лампадки зажигала, а я не привык, не умею.
Два санитара с носилками вошли в комнату и направились к кушетке.
— В операционную.
Санитары подхватили Мишу и унесли. Григорий услышал стон и на мгновение увидел полные ужаса глаза Миши.
Хороший мальчонок, — подумал Григорий. Больная рука болела всё сильнее. Григорий лег на спину. Прямо перед ним опять был круглый стол и лампа с бумажным абажуром. Вошли две фельдшерицы в гимнастерках и в накинутых на плечи шинелях.
