— А ты откуда знаешь? — лицо вестового стало серьезным. — Может и из «своих», — понизил он голос. — А насчет молока ты забудь: ни одна сволочь не продаст! Только если ночью сумеешь в погреб залезть. Для ротного и то ночами достаю… — Вестовой повернулся и скрылся в шалаше.
Григорий вошел в большой шалаш, в котором уже устроились Семен Яковлевич и туляк, бросил вещевой мешок на еловые ветки, служившие подстилкой, и отправился в деревню. Не может быть, чтобы крестьяне мне чего-нибудь не дали. Связной уголовник, а уголовников они не любят.
— Тебе что надо? — услышал Григорий громкий окрик, когда открыл дверь первой избы.
В небольшой комнате стояло несколько столов, а за столами сидели молодые сержанты, очень похожие на вестового.
— Я не знал, что тут канцелярия, — сказал Григорий.
— Ага, так ты шакалить пришел! — один из сержантов рыжий в веснушках парень лукаво подмигнул другим и вперил в Григория грозный взгляд.
— Не шакалить, а хотел достать поесть, — обозлился Григорий. — Я уже сутки ничего не ел!
Рыжий сержант еще раз с торжеством посмотрел на товарищей и гаркнул:
— Стать смирно!
Григорию ничего не оставалось, как вытянуться. За прямое неподчинение старшему по чину могли быть неприятности. Сержант продолжал сидеть, покачиваясь на стуле.
Я тебя сумею обрезать и стоя, — подумал Григорий.
— Кругом шагом марш! — скомандовал сержант.
Обрезать не пришлось. Когда Григорий закрывал за собой дверь, сзади раздался дружный гогот всех трех сержантов. Дальше Григорий шел уже осторожнее и заглядывал в окна прежде, чем открыть дверь, впрочем последнее ему уже не пришлось делать: все избы были заняты различным начальством. Злой и раздраженный, вернулся Григорий в лес. Около шалаша тлел костер. Промокший от дождя хворост горел плохо, дым не поднимался в сырую мглу, стоявшую над лесом, а полз вдоль земли. Около костра сидели Семен Яковлевич, длинный туляк, пожилой мрачный красноармеец и носатый рябой сержант. Около Семена Яковлевича на пне лежали лепешки, сделанные из какой-то темной массы, похожей на глину…
— Что это вы печете? — удивился Григорий.
— Удалось что-нибудь достать в деревне? — спросил Семен Яковлевич.
— Там начальников, как крыс на складе: все сожрали, — перебил рябой сержант.
Григорий присел на корточки и потрогал пальцем одну из лепешек.
— Из чего это?
— За лесом тут поле есть… — иронически-грустно пояснил Семен Яковлевич, — в прошлом году вся картошка осталась невыкопанной, так бойцы ходят туда прошлогоднюю картошку копать, а из нее лепешки делают: как-никак крахмал! — Семен Яковлевич с презрением посмотрел на лепешки, — а кроме того, и соли нет, две недели уже без соли едят!
Семен Яковлевич вытащил из костра готовую лепешку и протянул Григорию. Голод заставил Григория съесть липкую массу, пахнущую гнилью и дымом.
— Все-таки крахмал! — ответил он на вопросительный взгляд Семена Яковлевича.
— Крахмал, туды его растуды! — не выдержал пожилой незнакомый красноармеец и со злобой плюнул в костер. — Двадцать лет к войне готовились, а как воевать, так крахмал жрать пришлось!
Семен Яковлевич опустил глаза в землю, подчеркнуто не отвечая на выпад красноармейца. Водворилось общее молчание.
— А что, формирование здесь давно идет? — спросил Григорий сержанта, чтобы переменить тему разговора.
— Три недели.
Сержант внешне очень напоминал заядлого комсомольца-активиста.
— С самого начала здесь?
— Был еще в дивизии во время боев, — сержант выразительно посмотрел на Григория.
— Потрепали? — спросил Григорий.
— Человек двести от дивизии осталось.
Сержант взял ветку и помешал костер. Повалил ядовитый дым, ослепляя сидевших кругом костра.
Спать в шалаше было плохо. Ночью пошел дождь, хвойная крыша протекла. На полу, под хвойным настилом, стали собираться лужи. Григорий с грустью вспомнил об отобранной телогрейке. Шинель была короткая, чуть ниже колен. Завернуться в нее ночью было трудно. Пришлось прибегнуть к обычному фронтовому способу: Григорий, пожилой солдат, ругавший советскую власть, и длинный туляк постелили одну шинель на хвою, а две другие сложили веером, воротами внутрь и полами наружу. Таким веером можно было накрыться всем троим, если лечь тесно один к другому и переворачиваться по команде. При этой системе выгоднее всего было положение среднего; его грели с двух сторон товарищи, а сверху он при любой комбинации был плотно накрыт, в то время как двум крайним всегда дуло с одной стороны.
Утром продрогшим бойцам раздали муку, вместо хлеба, и сразу же началось печение лепешек. Потом сержант, уцелевший после разгрома дивизии, был вызван к командиру роты и принес известие, что прибыл новый командир взвода, который проведет через час первые занятия. Самого сержанта назначили командиром расчета. Новое назначение пришлось сержанту не по вкусу. Он все время ворчал про себя и хмурился.
— Ты хоть фамилию свою скажи, товарищ начальник! — пошутил Григорий.
— Фамилия моя Козлов, — ответил сержант раздраженно, — а командовать у меня никакой охоты нет. Довольно я уже голову подставлял!
Занятия происходили в лесу. Погода улучшилась, проглянуло солнце и сразу стало веселее. Бойцы трех будущих расчетов 82 мм. батальонных минометов, всего человек двадцать, сели на полянке, на холмике, обогретом солнцем. Лейтенант вышел на середину с прицелом в руке и остановился, не зная, как начать занятия. Тонкая фигура его в новой, только что полученной форме была стройной и гибкой, а круглое русское лицо очень добродушным.
— Вот что, — преодолел, наконец, смущение лейтенант, — я, конечно, младше вас всех, многим в сыновья гожусь, но порядок есть порядок. Я окончил военную школу и значит буду вами командовать, так чтобы уж никто на меня не обижался. А сам я слесарь из Днепропетровска… может земляки есть?
Лейтенант улыбнулся. Большие серые глаза доверчиво смотрели на красноармейцев. Выступление лейтенанта понравилось, но настроение у всех было настолько плохое, что красноармейцы продолжали сидеть насупившись. Лейтенанта это не обидело. Он стал серьезным и, не теряя времени, приступил к занятиям.
На обратном пути взвод сначала пошел было строем, но скоро часть солдат отправилась в поле за мороженной картошкой, а оставшиеся пошли как кому было удобнее. Григория отозвал в сторону Козлов.
— Ты не комсомолец случайно? — спросил сержант.
— Нет, — удивился Григорий, — ты разве не видишь, что мне больше тридцати лет? Какой же я комсомолец! Был когда-то.
— Вот и я был, — сказал задумчиво Козлов. — В 41-ом чуть в окружение попал, так билет комсомольский разорвал и бросил.
— Ну и что же? — Григорий с интересом посмотрел на сержанта и подумал: — Я не ошибся: Козлов типичный активист из рабочих.
— Ну и ничего. В 41-ом году все комсомольцы билеты рвали, да и партийцы тоже, а теперь ротный и политрук вызвали, велели всех комсомольцев на учет взять и самому заявление подать. Я им сказал, что билет-то потерял.
— Ты туляка спроси, — посоветовал Григорий, — у него вид рабочего, наверное комсомолец.
— Спрашивал уже, — безнадежным голосов ответил Козлов, — может он и был в комсомоле, да разве сознается!
— Почему же не сознается? — прикинулся удивленным Григорий.
Козлов посмотрел на него подозрительно и покачал головой:
— Ты что, был уже в боях?
— Был, — кивнул Григорий.
