И хромой отмерил руками в воздухе вершков двенадцать.
«Я ошибся, – подумал Клим. – Он видел сома».
– Стоит на дне на самом; вижу – задумался, усищи шевелятся, – огорченно и восторженно рассказывал хромой.
– Каков, а? – тоже с восторгом крикнул Лютов.
– Отлично играет, – подтвердил Туробоев, улыбаясь, и вынул маленький бумажник желтой кожи. Лютов удержал его руку:
– Извините, эта затея моя!
Лидия смотрела, на мужика, брезгливо сжав губы, хмурясь, Варавка – с любопытством, Алина – растерянно спрашивала всех:
– Но ведь был сом? Был или нет? Клим отошел в сторону, чувствуя себя дважды обманутым.
– Идем, – сказала Лидия подруге, но Лютов крикнул:
– Подождите минутку! И спросил мужика в упор:
– Обманул?
– Обманул, дьявол, – согласился хромой, печально разводя руками.
– Нет, не дьявол, а – ты? Обманул?
– То есть – это как же? Кого же? – удивленно спросил мужик, отступая от Лютова.
– Ты – не бойся! Я все равно заплачу деньги и на водку прибавлю. Только скажи прямо: обманул?
– Оставьте его, – попросил Туробоев, а хромой, оглядев всех непонимающими глазами, с великолепной наивностью спросил:
– Как же это могу я господ обмануть?
Лютов с размаха звучно хлопнул ладонью по его мокрому плечу и вдруг захохотал визгливым, бабьим смехом. Засмеялся и Туробоев, тихонько и как-то сконфуженно, даже и Клим усмехнулся, – так забавен был детский испуг в светлых, растерянно мигавших глазах бородатого мужика.
– Рази можно обманывать господ, – бормотал он, снова оглядывая всех, а испуг в глазах его быстро заменялся пытливостью, подбородок вздрагивал.
– Чорт, – воскликнул Варавка, махнув рукой, и тоже усмехнулся.
Лютов уже хохотал неистово, закрыв глаза, вскинув голову, содрогаясь; в его выгнутом кадыке точно стекло звенело.
А хромой, взглянув на Варавку, широко ухмыльнулся, но сейчас же прикрыл рот ладонью. Это не помогло, громко фыркнув в ладонь, он отмахнул рукой в сторону и вскричал тоненько:
– Грехи-и!
Он тоже начал смеяться, вначале неуверенно, негромко, потом все охотнее, свободней и наконец захохотал так, что совершенно заглушил рыдающий смешок Лютова. Широко открыв волосатый рот, он тыкал деревяшкой в песок, качался и охал, встряхивая головою:
– Ох, осподи... о-хо-хо, грехи жа, ей-богу... Мокрый, он весь лоснился, и казалось, что здоровый хохот его тоже масляно блестит.
– Ж-жулик, – кричал Лютов. – Где... где сом?
– И – я его...
– Сома?
– Промахнулся...
– Где сом?
– Он – живет...
Снова оба, глядя друг на друга, тряслись в припадке смеха, а Клим Самгин видел, что теперь по мохнатому лицу хромого льются настоящие слезы.
– Ну, уж это нечто... чрезмерное, – сказал Туробоев, пожимая плечами, и пошел прочь, догоняя девушек и Макарова. За ним пошел и Самгин, провожаемый смехом и оханьем:
– О, осподи, вот...
А впереди возмущенно кричала Алина:
– Его следует наказать за обман!
– Это – глупо, Алина, – строго остановила ее Лидия.
Пошли молча, но скоро их догнал Лютов.
– Понимаете вещь? – кричал он, стирая платком с лица пот и слезы, припрыгивая, вертясь, заглядывая в глаза. Он мешал идти, Туробоев покосился на него и отстал шага на два.
– Ловко одурачил, а? – назойливо кричал он. – Талант. Искусство-с! Подлинное искусство всегда одурачивает.
– Не глупо, – сказал Туробоев, улыбаясь Климу. – И вообще он – не глуп, но – как издерган!
– Довольно, Володя, – сердито крикнул Макаров. – Что ты пылишь? Подожди, когда сделают тебя профессором какой-нибудь элоквенции, тогда и угнетай и пыли.
– Костя, легкомысленная ты птица! Пойми вещь!
– Нет, серьезно, перестань.
– Вы ужасно много кричите, – жалобно сказала Алина.
– Ну – не буду.
– Как сумасшедший.
– Молчу-с!
Он действительно замолчал, но Лидия, взяв его под руку, спросила:
– Почему вас не возмутил мужик?
– Меня? Чем же? – удивленно и с жаром воскликнул Лютов. – Напротив, Лидочка, я ему трешницу прибавил и спасибо сказал. Он – умный. Мужик у нас изумительная умница! Он – учит! Он?
Приостановясь, гладя руку Лидии, лежавшую на сгибе его руки, Лютов счастливо улыбнулся:
– Уж теперь ведь в сома-то вы не поверите, нет? Не для сомов эта речушка, милый вы человек...
Он снова захохотал. Макаров и Алина пошли быстрее. Клим отстал, посмотрел на Туробоева и Варавку, медленно шагавших к даче, и, присев на скамью у мостков купальни, сердито задумался.
Он вспомнил, что вчера Макаров, мимоходом, сказал:
«Здоровая психика у тебя, Клим! Живешь ты, как монумент на площади, вокруг – шум, крик, треск, а ты смотришь на все, ничем не волнуясь».
«Но эти слова говорят лишь о том, что я умею не выдавать себя. Однако роль внимательного слушателя и наблюдателя откуда-то со стороны, из-за угла, уже не достойна меня. Мне пора быть более активным. Если я осторожно начну ощипывать с людей павлиньи перья, это будет очень полезно для них. Да. В каком-то псалме сказано: «ложь во спасение». Возможно, но – изредка и – «во спасение», а не для игры друг с другом».
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
Домой он приехал на полчаса раньше супругов Спивак.
Мать встретила их величественно, как чиновников, назначенных свыше в ее личное распоряжение. Суховато и очень в нос говорила французские фразы, играя лорнетом пред своим густо напудренным лицом, и, прежде чем предложить гостям сесть, удобно уселась сама. Клим подметил, что этой игрой мать зажгла в голубоватых глазах Спивак смешливые искорки. Елизавета Львовна в необыкновенно широкой темной мантии казалась постаревшей, монашески скромной и не такой интересной, как она была в Петербурге. Но его ноздри приятно защекотал запах знакомых духов, и в памяти прозвучала красивая фраза:
