Корти, чья часть воевала на юге России.
Зрелище, представшее передо мной, было ужасным. На полу в комнате в большой уже постепенно густеющей луже крови лежал огромный старик с длинной седой бородой. В сенях испуганно жались к стене люди. Среди них – три или четыре женщины и, по-моему, шестеро детей. Обращенные ко мне худенькие, бледные лица русских ребятишек казались мертвенно-бледными. За столом, где стояло несколько разнокалиберных мисок, сидел солдат и невозмутимо поедал вареную картошку… Как восхитительно тепло в этом убогом доме!.[620]
В прифронтовом тылу солдаты и офицеры вермахта ведут себя так, как подобает вести себя в покоренной стране. Они грабят деревни и насилуют женщин, а если им сопротивляются – в ход идет оружие. Зимней ночью в один из домов расположенного на юге России поселка вошли двое солдат: немец и итальянец. «В доме были только женщины самого разного возраста и дети. Они в ужасе прятались в углу. Немец выбрал самую симпатичную девушку, оставил ее в доме, остальных вывел на улицу и тут же за дверью пристрелил всех, включая детей. Затем он вернулся в избу, бросил девушку на постель и изнасиловал ее… Затем немец заставил девушку приготовить ему еду, после чего уложил ее рядом с собой в постель и вынудил всю ночь лежать рядом с собой. Он еще трижды насиловал ее. Утром он вывел ее на мороз и пристрелил».[621]
В Курске обер-ефрейтор Арно Швагер стоял на посту, когда из расположенного напротив дома, где жил высокопоставленный военный чиновник Бенер, послышались крики и ругань. Когда обеспокоенный ефрейтор с оружием вошел в занимаемое Бренером помещение, то стал свидетелем картины, будто сошедшей со страниц романов де Сада. «Я увидел, – рассказывал Швагер, – как офицер хлестал верховой плетью девочку лет 13–14, которая полураздетая была привязана к столу». [622]
Под Смоленском партизаны захватили грузовик, перевозивший почту немецких солдат. Когда эти письма перевели на русский, гневу не было предела. «Пошарив в сундуках и организовав хороший ужин, мы стали веселиться, – писал своему другу ефрейтор Феликс Капдельс. – Девочка попалась злая, но мы ее тоже организовали. Не беда, что всем отделением…» «В маленьком городке мы пробыли три дня, – рассказывал матери ефрейтор Георг Пфалер. – Можешь представить себе, сколько мы съели за три дня. А сколько сундуков и шкафов перерыли, сколько маленьких барышень перепортили… Веселая теперь наша жизнь, не то что в окопах…».[623]
Каждый отдыхает по-своему: в поселке Краматорск немецкие солдаты, проходя по Славянской улице, развлекались тем, что вызывали из квартир жильцов и тут же расстреливали их. «Всего в поселке таким способом было убито за несколько дней не менее 50 человек, – вспоминал поселковый священник. – Трупы убитых запрещали убирать в течение 15 дней. Только после этого срока мне пришлось их отпевать и хоронить».[624]
Не мотивированные ничем, кроме жажды крови, убийства совершаются в военной зоне оккупации повсеместно. В сентябре 1942 года в с. Березовка Больше-Полянского района немецкие солдаты, заподозрив девятилетнего мальчика Деханова в краже одной коробки папирос и 10 конфет, повесили ему на грудь надпись: «Я вор, ограбил немецких солдат, украл конфеты и папиросы», целый день водили его по селу, затем избили до потери сознания и расстреляли.[625]
В городе Россошь за принадлежность к пионерской организации были расстреляны ученики средней школы Нина Гладская и Аркадий Сигаев. В селе Шелякино Ладомировского района была расстреляна двенадцатилетняя Антонина Сидоренко только за то, что на ней был пионерский галстук.[626]
В городах гражданской зоны больше порядка, но зато здесь свирепствует гестапо. На этой земле у Рейха слишком много врагов; долг тайной государственной полиции – выявить их и покарать. В первые месяцы оккупации подозрительных свозили в тюрьмы в таких количествах, что не хватало грузовиков; потом репрессии стали более выборочными, не став, впрочем, менее массовыми.
Когда фашисты вступили в наш Кокос, мы, дети, воспринимали их как врагов. И не зря. Вскоре наступило самое страшное, горькое утро в моей жизни. Немецкий карательный отряд окружил поселок. Не прошло и часа, как они ворвались в дом. В руках их старшего был листок с фамилиями. Они закричали на маму: «Ты есть дочь старого большевика, ты и он есть партизан!» Им скрутили руки и автоматами вытолкали из дому. Вместе с ними я оказалась на улице. Мама крикнула: «Вернись в дом!», но я не отцепляла рук от маминой юбки. Немец повернулся и ударил сапогом мне в живот, я упала. Мама вырвалась, бросилась ко мне, поцеловала в правую щеку. Вот и все, что осталось мне от мамы.
Назавтра их расстреляли в Гремячем. Очень много тогда расстреляли людей, могила вздыхала волной от еще живых.[627]
Особенно напряженно трудиться гестаповцам приходится в столице Белоруссии – Минске. Здесь существует обширное и разветвленное подполье, досаждающее оккупантам. Гестаповцы выявляют новые и новые ячейки, однако подпольная сеть раскинута очень широко. Минские тюрьмы забиты заключенными; некоторым из них удается бежать, и тогда становятся известными страшные подробности…
В тюремные камеры, где с трудом могли поместиться пятнадцать человек, фашисты вталкивали по семьдесят. Люди задыхались, некоторые стоя умирали. Многих заключенных, чтобы быстрее лишить физических и моральных сил, раздевали донага и держали на залитом водой цементном полу.
Тюрьмы зимой не отапливались. Среди заключенных были беременные женщины, грудные дети и старики. Арестованным один раз в день выдавалось 100 граммов смешанного с опилками хлеба и пол-литра кипятку. Заключенным не разрешали пользоваться баней и умываться. В местах заключения свирепствовал тиф. Больных не лечили, а уничтожали. Поэтому заключенные принимали все меры, чтобы скрыть заболевание. Смерть косила людей; ежедневно умирал каждый десятый. [628]
Весной 1942 года немецкие спецслужбы нанесли сокрушительный удар по минскому подполью; было казнено 405 подпольщиков и партизан, в том числе 28 руководящих работников во главе с секретарем подпольного горкома. Однако и дальше казни продолжались во всевозрастающих масштабах. Очередную годовщину Октябрьской революции оккупанты отметили массовыми казнями. В центральном сквере Минска качались тела повешенных, в минской тюрьме был организован массовый расстрел. «Людей выводили по сто человек. Тех, у кого была хорошая одежда, раздевали и бросали в машину голыми. Зарывать трупы немцы заставляли самих заключенных, ожидавших расстрела».[629]
В руки гестапо мог попасть любой – по малейшему навету или подозрению. И все же действия тайной полиции в городах казались образцом законности и правопорядка по сравнению с действиями карательных отрядов в сельской местности.
Одной из первых «контрпартизанских» операций стала операция под кодовым названием «Болотная лихорадка», проведенная в феврале – марте сорок второго. По немецким данным, за это время было уничтожено 398 партизан и около 9500 «подозрительных» и «нежелательных» лиц.[630] На самом деле число убитых партизан систематически завышалось, а число уничтоженных мирных жителей определялось «на глазок»; однако даже немецкая статистика наглядно демонстрирует сущность «борьбы с партизанами». На каждого уничтоженного партизана приходится двадцать четыре мирных жителя! Так против кого же проводилась эта операция?
По подсчетам германского историка Эриха Хессе, всего с начала сорок второго и до конца весны сорок четвертого оккупантами было проведено 49 крупных карательных операций, масштабы которых все увеличивались.[631] Хессе очень сочувственно относится к «борьбе с партизанами» и пытается не упоминать о методах, которыми проводилась эта борьба. Однако даже он вынужден признать, что отчеты о карательных операциях «превратились в циничный подсчет ужасов и откровенных зверств, в котором одно страдание среди тысяч теряло всякое интеллектуальное значение».[632]
Оккупантами проводились не только масштабные операции, подобные «Болотной лихорадке»; от регулярно проводимых в сельской местности карательных акций не застрахован был никто. Два-три десятка немецких полицейских, полсотни местных из «вспомогательной полиции» – более чем достаточно против любой деревни.
На Западе, столкнувшись с действиями движения Сопротивления, немецкие власти прибегали к
