История веры и религиозных идей. Том 1. От каменного века до элевсинских мистерий

при Ахеменидах, в период парфянского царства и при Сасанидах.

Мы уже говорили (§ 104) о том, какую новую ценность Заратустра — который называет себя Саошьянтом и восклицает: 'Да будем мы теми, кто обновит это существование' ('Ясна' 30. 9) — придал древнему мифо-ритуальному сценарию, обновляющему мир путем повторения космогонии в ритуале. В зороастризме постоянно подкрепляется эсхатологическая интенция жертвоприношения, не отменяющая, однако, и космического «измерения» последнего. Здесь мы можем увидеть аналогию процесса «историзации» космических ритмов и феноменов в культе Яхве (§ 57). Сражения с чудовищами и другие героико-мифологические темы интерпретируются как эпизоды маздеитской эсхатологической драмы, т. е. как борьба с дэвами, ожидание и подготовка всеобщего обновления (frašö- kereti). Поскольку мир символически сотворяется вновь и само время обновляется в ритуале празднования Нового Года, то и эсхатологическое Обновление в конце концов получило свое место в этом сценарии. Жертвоприношение, совершаемое зороастрийским жрецом, предвосхищает последнюю жертву, принесение которой Саошьянтом произведет Обновление. Соответственно, исполнитель обряда отождествляет себя с Саошьянтом, а значит и с Заратустрой.

Впоследствии оба смысла жертвоприношения, эсхатологический и космогонический, опять сливаются воедино. Тексты на пехлеви сохранили предания, где главное место занимает серия жертвоприношений, посредством которых Ахурамазда сотворил космос, первого человека и Заратустру.[698] Эсхатологическое обновление произойдет во время празднования Нового Года, и тогда мертвые вернутся к жизни, будут призваны на суд и в конце концов «обессмерчены». Важно заметить, что всеобщее обновление совершится, как и первоначальное творение, в результате жертвоприношения. Тексты на пехлеви весьма подробно описывают последнее жертвоприношение, которое произведут Саошьянт и его помощники и в котором примут участие Ормазд и Амеша Спента, после чего люди вернутся к жизни и станут бессмертными, а вся вселенная возродится радикально обновленной.[699]

Мы видим, в каком смысле зороастризм использовал древний обряд жертвоприношения. Заратустра объявил 'священную войну' силам зла, и каждый верующий, в силу избрания для себя Благой Религии, оказывался призванным бороться с дэвами, «очищать» мир от демонов; иными словами, человек участвовал во вселенской «очистительной» работе, исполняемой Ахурамаздой и его архангелами. Искупительная функция Благой Религии приобретала все большее значение, чему способствовало восславление творческой мощи ритуала. Поскольку конечной целью было всеобщее возрождение, постольку и прославлялась фундаментальная, космогоническая сила жертвоприношения; в самом деле, эсхатологическое Обновление не только «спасает» человечество, но и сотворяет его вновь, воскрешая умерших. Грядет новое, нерушимое и нетленное Творение. Как говорится в «Яште» 19. 90, 'Материальный мир больше не умрет… Погибнет Ложь'.

§ 111. Странствия души после смерти

Похоронные обряды, мифологии смерти, концепции посмертного существования души изменяются медленно, несмотря на все религиозные реформы и обращения. Это позволяет нам говорить, что многое из собранного в «Авесте» и пехлевийских текстах обладало действенной силой и во времена до Заратустры. Обряды, зафиксированные на западе Ирана, в частности, сожжение трупов и захоронение пепла в урнах, распространились в других регионах вместе с зороастризмом. По еще более древнему обычаю, типичному для степей Центральной Азии, мертвецов оставляли в специально отведенном месте на съедение собакам и стервятникам.[700][701] Среди жителей восточных областей Ирана практиковалось ритуальное оплакивание мертвых и нанесение себе ударов, иногда убивавших самого скорбящего. Но зороастризм строго запрещает 'слезы и плач', называя их измышлением Ангро-Майнью.[702]

Что касается жизни души после смерти, то здесь мы встречаем некоторые знакомые мотивы: переход через мост, вознесение на небеса, суд, а также нечто новое — тему встречи с Самим Собой. Во входящем в «Хадохт-Наск» ('Яшт' 21–22) стихотворении говорится, что душа (urvan) праведного мужа находится вблизи его тела в течение трех дней. К концу третьей ночи с юга прилетает благоуханный ветер, и dāenā умершего предстает 'в форме прекрасной светящейся белорукой девушки, резвой, прелестного вида, прямой, высокой, с крепкими грудками… пятнадцати лет' ('Хадохт-Наск', 9). Объясняя, кто она, даэна говорит: 'Как я ни была мила, ты сделал меня еще милее своими добрыми мыслями, своими добрыми словами, своими добрыми делами, своей доброй религией; красивую, ты сделал меня еще красивее, желанную — еще более желанной' (ibid., 14). Затем душа четырьмя шагами пересекает три небесные сферы[703] и достигает 'Света, не имеющего начала' (15), т. е. рая. Один из умерших задает вопрос, как перешла она 'от телесного к духовному существованию, от жизни, полной опасностей, к жизни, где нет опасностей' (16), но тут вмешивается Ахурамазда: 'Не расспрашивай ее, потому что ты напоминаешь ей об ужасной, опасной, ведущей к разлуке дороге, по которой она прошла и которая есть отделение от тела и сознания' (17) — намек на драматические трудности путешествия.[704] Ахурамазда приказывает, чтобы ему дали 'весеннего масла',[705] ибо для праведного мужа это 'пища, которую едят после смерти' (18). Напротив, душа злодея встречается в Северном Ветре с ужасной фурией и оканчивает свое путешествие в зоне Извечной Тьмы, где Ангро- Майнью приказывает, чтобы ей дали яду (20–35).

Попробуем выделить здесь характерные черты: 1) душа встречает свою даэну, т. е. свое собственное Я,[706] которое ей предсуществует ('как бы ни была я мила'), но которое в то же самое время есть результат религиозной деятельности души в земной жизни ('ты сделал меня еще милее'); 2) даэна предстает в архетипизированном облике женщины, имея в то же время конкретный образ; 3) перед нами определенно индоиранская концепция, поскольку она встречается в «Каушитаки-упанишаде» I 3–6: душу того, кто пускается в путь по 'дороге богов' (devayāna), приветствуют, среди прочих божеств, Mānāsi ('Умная') и Cākshushï ('Ясновидящая'); затем душа переправляется через озеро и поток, входит в город и предстает перед Брахманом, который вопрошает ее: 'Кто ты?'[707]

В «Хадохт-Наск» нет упоминания Моста Чинват. Тем не менее, Заратустра много говорит о нем (§ 103). Эта индоиранская концепция известна также другим индоевропейским народам; история религий зафиксировала ее и в других регионах. В классическом описании[708] рассказывается, что даэна является со своими собаками и сопровождает душу праведного человека по Мосту Чинват, через Хара Березайти, космическую гору (на самом деле, мост, находящийся в Центре Мира, соединяет землю с небом). Встреченные Boxy Мана, души проходят перед Ахурамаздой и Амеша Спента. Отделение добрых от злых происходит либо перед мостом, либо в его начале. Что до суда над душами, о котором говорят тексты на пехлеви и где судья Митра с помощниками Сраошей и Рашну (с весами), то в гатах он не упомянут. Да он и излишен в данном сценарии: переход через мост, сопоставимый с инициатическим испытанием, — это уже суд, потому что, по поверью, мост расширяется под ногами праведников и становится не шире лезвия бритвы, когда к нему приближаются нечестивые.

§ 112. Воскресение плоти

Еще дальше от духа зороастризма — эсхатологические мифы и поверья, сложившиеся в связи с образом Йимы. Если в Индии Яма явился вдохновителем, главным образом, мифологии Первого из Мертвых, то иранский Йима стал первым царем и образцом совершенного правителя. Для нас сейчас достаточно вспомнить, что в иранской традиции первоначально рай ассоциировался с царствием Йимы: целую тысячу лет смерти и страдания не было, и люди оставались вечно молодыми.[709] Но когда Йима начал лгать, его хварэна оставила его, и в конце концов он тоже лишился