Переход от «концентрации» к «медитации» не требует никакой новой техники. Точно так же, если йогин владеет «концентрацией» и «медитацией», ему не потребуются дополнительные упражнения для вхождения в самадхи. Самадхи — йогический «энстаз», конечный результат и венец всех духовных усилий и техник аскета.[146] Это, прежде всего, гносеологический термин. Самадхи — созерцательное состояние, в котором сознание схватывает форму предмета непосредственно, вне мышления и воображения; когда объект являет себя 'тем, что он есть' (сварупа), своей сущностью, которая и созерцается как 'пустая форма' (ЙС III 3). Происходит реальное совпадение, в этом случае реально совпадают познание предмета и предмет познания; сознание не воспринимает объект в его ограничениях и атрибутах как феномен: объект теперь как бы явлен нам своей сущностью, 'ничто в себе не содержащей'.
Все же самадхи — это скорее «состояние», а не «знание», энстатическая модальность, характерная для йоги. Это «состояние» делает возможным самораскрытие «Я», происходящее благодаря акту, выходящему за рамки «опыта». Но не всякое самадхи раскрывает пурушу и, как следствие, не дает конечного освобождения. Когда в самадхи входят с помощью фиксации сознания на одной точке или мысли, энстаз называется 'с опорой' или 'с различиями' (сампраджнята самадхи). Если, напротив, самадхи обретается напрямую, без «посредника», когда происходит полное осознание бытия, это называется энстаз 'без различия' (асампраджнята самадхи). Первое «состояние» есть средство освобождения в той мере, в какой оно помогает осознать действительность и положить конец страданию. Что же касается асампраджняты, это состояние, по мнению Виджнянабхикшу, разрушает отпечатки (санскара) всех прежних действий ума и может даже остановить кармические силы, запущенные в действие накоплениями прошлых жизней йогина. Этот энстаз — своего рода самопроизвольный «уход».
Очевидно, 'энстаз с различиями' включает несколько ступеней, поскольку поддается совершенствованию. На каждой ступени-опоре самадхи раскрывается как «состояние», обретенное благодаря определенному «знанию». Именно этот переход от «знания» к «состоянию» является характерной чертой индийской «медитации». Самадхи — это и есть упование Индии на «преображение», парадоксальный переход' знать' в «быть».
Выйдя на эту ступень, йогин овладевает 'чудодейственными силами' (сиддхи); им посвящена часть III «Йога-сутры», начиная с сутры 16-й. Путем «концентрации», «медитации» и реализации самадхина объекте или целом классе объектов йогин приобретает оккультную «власть» над ними. Например, концентрация на подсознательных впечатлениях (санскара) дает йогину знание его прошлых рождений (ЙС III 18). С помощью различных «концентраций» он приобретает сверхъестественные способности (летать, делаться невидимым и т. п.). Все, на чем можно «медитировать», становится для йогина предметом обладания: он сливается с объектом благодаря магической силе медитации. По индийским понятиям, самоотречение является позитивной ценностью. Сила, обретаемая аскетом после отказа от того или иного удовольствия, в несколько раз превышает удовольствие, от которого он отказался. Благодаря самоотречению, аскезе (тапас), люди, демоны или боги могут обрести такую силу, что Вселенная окажется под угрозой.
Во избежание умножения сакральной силы боги «искушают» подвижника. Патанджали описывает, а Вьяса комментирует (ЙС III 51) искушение йогина. На последней стадии 'самадхи с различиями' боги подступают к нему с заманчивыми предложениями: 'Приди к нам на небеса и возрадуйся! Здесь ожидают тебя наслаждения и соблазнительная дева! Испей эликсира вечной молодости!' Они продолжают искушать йогина небесными красавицами, неземными видениями и звуками, сулят его телу 'крепость алмаза', одним словом, зовут приобщиться к божественному состоянию. Однако это божественное состояние не предполагает абсолютной свободы. Йогин должен отринуть от себя' магические миражи, желанные лишь для невежд', и твердо следовать своей жизненной задаче — обретению конечной свободы.
Ибо стоит аскету поддаться и пустить в ход обретенные магические силы, тотчас же он теряет способность обретать новые. По правилам классической йоги, адепт использует бесчисленные сиддхи только для обретения высшей свободы, асампраджнята самадхи, но никак не для покорения элементов. В самом деле, говорит Патанджали (ЙС III 37), эти силы суть совершенства (таково буквальное значение слова сиддхи) лишь в состоянии бодрствования, но в состоянии самадхи они — препятствия.[147]
§ 146. Окончательное освобождение
Вьяса следующим образом описывает переход от сампраджнята к асампраджнята: через озарение (праджня, 'мудрость'), приходящее само по себе на последнем уровне сампраджнята самадхи, у йогина наступает 'абсолютная обособленность' (кайвалья), т. е. освобождение пуруши от уз пракрити. Было бы ошибкой рассматривать эту модальность Духа как «транс», когда сознание свободно от всякого содержания. «Состояние» и «знание», совмещенные в этом термине, означают полное отсутствие объектов в сознании, но не абсолютной его пустоты. Напротив, сознание в этот момент насыщено не опосредованным, а интуитивно постигнутым бытием. Как считает более поздний автор, Мадхава, 'не следует представлять себе ниродху, окончательную остановку Психоментального потока, как не- существование; это скорее опора одного из аспектов Духа'. Это энстаз тотальной пустоты, необусловленное состояние, когда опыт исчерпан (потому что разорвана связь 'мир-сознание'); это и есть «откровение». Интеллект (буддхи), завершив свою миссию, оторвался от пуруши и вернулся в пракрити. Йогин достиг освобождения: теперь он — дживанмукта, 'освободившийся при жизни'. Он вырван из плена Времени и пребывает в nunc stans [вечное сейчас] — так Боэций определял вечность.
Складывается парадоксальная ситуация: йогин еще живет, но уже свободен; он еще в теле, но познал себя, и поэтому он — пуруша. Он пребывает во времени, хотя уже вечен. Самадхи по своей природе — парадоксальное состояние: это одновременно пустое и наполненное до краев бытие-сознание. Йогический энстаз хорошо известен в истории религий и мистических течений как ступень совмещения противоположностей. Входя в самадхи, йогин встает над противоположениями; пустота и наполненность, жизнь и смерть, бытие и небытие для него теперь едины. Самадхи равнозначно реинтеграции разных модусов реальности в один-единственный — изначальную недуальность, неразделимую полноту, предшествующую раздвоению реальности на объект и субъект.
Ошибаются те, кто считает эту высшую реинтеграцию шагом назад, регрессом к слитной изначальности. Освобождение не тождественно 'глубокому сну' пренатального существования. Важность, какую придавали все авторы йогическим состояниям сверхсознания, доказывает, что конечная реинтеграция происходит именно в этом направлении, а не в «трансе», пусть даже и глубоком. Иначе говоря, возрождение изначальной недуальности посредством самадхи вводит новый элемент в ситуацию, существовавшую до разделения реальности на объект и субъект. Этот элемент — знание единства и блаженства. Это есть 'возвращение к истокам', с той разницей, что 'освободившийся при жизни' человек не просто воссоздает изначальную его полноту, а еще и обогащает его понятиями свободы и транссознания. Он вновь соединяет в одно целое изначальную картину мира, основав прежде новое состояние бытия — сознание свободы, не существующее ни в Космосе, ни в профанной жизни, ни у 'мифологических божеств' и присущее лишь абсолютному Сущему, Брахману.
Заманчиво видеть в этом идеале — завоеванной сознанием свободе — объяснение индийской философией абсурдного, на первый взгляд, и жестоко бессмысленного факта, что жизнь реального человека в реальном мире — лишь непрерывная цепь иллюзий и страданий ничто освободившийся от них человек «привносит» новое духовное понятие — свободу — в Космос и Жизнь, т. е. в слепоту и плачевную обусловленность бытия.
