кустикам, но потом увидел за деревьями камышовую загородку. Те, кто её делал, обладали чувством юмора, так как там имелись стрелочки с буквами «М» и «Ж», а так же ещё одна — она указывала прямо вверх и была украшена целым словом:
ФАШИСТАМ
Я так прибалдел, что даже подзабыл о том, зачем пришёл — и вздрогнул, когда на моё плечо, легла чья-то рука. Но ещё больше я вздрогнул, увидев… священника.
Да-да, это был самый обычный православный священник, в рясе, скуфейке, с крестом на груди, с карабином за плечами и патронташем под крестом. Вроде бы ещё молодой. Он смотрел на меня и улыбался. Потом кивнул на среднюю надпись:
— Глумление… Путь в рай не для фашистов, стрелку-то следовало бы перевернуть… Новенький?
— А… ага, — я кивнул и сделал попытку поцеловать протянутую руку, но в последний момент пожал её. Священник сузил глаза и тихо спросил:
— Верующий?
— Да, — вздохнул я.
— Как вышло?
— Да вот…
Священник быстрым движением благословил меня:
— Ну и хорошо, — он усмехнулся. — В наши дни к церкви вновь лицом повернулись[27], а всё ж таки не надо открыто… Отец Николай. Тут вместе с частью своей паствы исполняю религиозный и воинский долг русского человека.
— А… — я неловко улыбнулся. — А как же… вам не мешают?
— Кто помоложе — те смеются, — мягко сказал священник. — Илмари Ахтович не гонитель веры, а просто к ней равнодушный… А Мефодий Алексеевич верует, хоть и не показывает того открыто.
Я, если честно, не знал, что и сказать, настолько это не соотносилось с моими представлениями о временах войны. А отец Николай уже пошёл прочь, шумно окликая:
— Ефросинья Дмитриевна! В рассуждении того, что бы поесть, так как заступать мне в караул…
— Блин, — некультурно сказал я и перекрестился.
…Сашка уже не спал. Сидя на нарах, он разбирал ППШ и оживлённо диктовал конспектирующему Женьке:
— В общем, когда башка болит — примочки надо делать из полыни, из настоя, в смысле… Записал? Так… Зубы если болят, то можно рот полоскать чаем, прям кипятком, на чесноке настоянном. А можно — настоем фиалки… Если глаза болят, там воспалились — то надо закапывать клеверный сок… На сильные ушибы кладут примочки из маргаритки… Если занозу загнал и не вытащить, то толкут лебеду и обкладывают, вытягивает… Ну, про подорожник все знают, а ещё можно рану присыпать ивовым порошком, кору насушить и истолочь, это если кровь сильно идёт… Когда ожог, то примочку из дубовой или осиновой коры делают…
— А при поносе настаивают листья черники, брусники или ежевики, — добавил я с порога, присев, вытер ноги о брючины и начал обуваться. Сашка с интересом следил, как я мотаю под ботинок портянки. — Или осиновую кору. И хлебают вёдрами. Так и пиши! — прикрикнул я на Женьку. — А от головной боли ещё помогает отвар коры ивы.
— Ничего про это не знаю, — сообщил Сашка. Я кинул в него курткой, он свернул её в рулон и, устроив вместо подушки, опять улёгся, водрузив ППШ себе на живот. Я обулся, потопал ботинками и протянул руку — Сашка пожал её, дернул к себе, я уперся, и в этот момент он отпустил мои пальцы, из-за чего я неловко плюхнулся на нары.
— А в чём разница между отваром и настоем? — уныло спросил Женька.
— Завтракать! — внутрь просунулась Юлька. У неё на бедре висел такой же, как у Женьки, пистолет- пулемёт, магазин сбоку. — Вы чего всё ещё лежите?
— Сигнала ждём, — серьёзно сказал Женька и протрубил в кулак «подъём».
— А я думала — приглашения, — фыркнула Юлька и исчезла.
— Ну и глазищи, — оценил я. — Дырку прожжёт запросто. Как бластер.
— Как что? — не понял Женька. Я поправился:
— Гиперболоид. Вжжик — и нету… Сань, ты завтракать идёшь?
— Иду, — неожиданно мрачно ответил он, натягивая сапог на задранную выше головы ногу…
…На завтрак была всё та же каша с чем-то тушёным, в чём я не сразу, но всё-таки опознал лопуховые ростки — и чай, заваренный с листьями. Ничего чай.
— Хлеба нету, — объявила тётя Фрося всем сразу. — Последнюю муку на болтушку для обеда пустим, так что…
Никто особо не жаловался. Командиры наши сидели во главе длинного стола и о чём-то совещались, поглядывая на нас. Я понял так, что мой и Сашкин план решили принять — и вскоре выяснилось, что не ошибся.
Мы всё ещё скребли выданными ложками по днищам мисок, когда к нам подсел Мефодий Алексеевич. Он начал совершенно без околичностей:
— Ну чего, мне это — обрисовали, как вы это всё задумали, — он поглядывал на нас, как дедушка на «удачных» внуков. — Тут мы поговорили это, значит — хорошо придумано, получиться может… только это — если что, так это все головы и сложим. Оно и не так чтобы это страшно, но однако ж обидно — это…
— Если всё сделать точно, то должно получиться, — сказал я, и Сашка кивнул. Женька непонимающе на нас посматривал, но молчал. Мефодий Алексеевич покивал и сказал буднично:
— Ну так это что ж — вот утречком завтра это Ромка вернётся и обскажет, как это что на станции — в Борках это, значит. Если это — эшелонов с пехтурой нету, то это — ночкой всё это и обделаем. А пока ещё это обдумаем. И ясно дело это — готовиться будем… Вот ты, Саш, это, значит, — он посмотрел на Сашку, который отложил ложку совсем. — Ты говорил это — ваши там есть, в пакгаузе?
— Наверняка, — сказал Сашка.
— Ну так это, значит — ты их и выводить будешь. Возьмёшь ещё это — троих и будешь. И всё это на тебе.
— Не подведу, — твёрдо сказал Сашка. — Или погибну — или сделаю.
— Да уж это — сделай, погибших-то и так — это — немало, — покачал головой Мефодий Алексеевич и повернулся ко мне. — Теперь это — вышки. Вышек там аж четыре. Хоть на одной это — пулемёт уцелеет, и всё, порубят это наших враз. Я тут это — лучших стрелков тебе назову, так ты возьми ещё троих, а сам-то, это, говорят и так хорошо стреляешь? Это что значит — вышки на тебе, Бориска, так что уж и ты это — не подведи.
— Борь, возьми меня, — сказал Женька. я вспомнил, как он стреляет, и кивнул.
— Это значит — ещё и Юлюшку бери, она хорошо стреляет, — посоветовал командир. — Ну а четвёртым с вами сам Илмари Ахтович пойдёт, он это — стреляет-то тоже знатно. Вот только винтовок-то это — с трубками — у нас всего одна. Вы уж пристреляйтесь, только это — по пять патрон дам, это — больше никак…
… «Винтовкой с трубкой» оказалась личная винтовка Хокканена — безукоризненный «маузер» в промасленном чехле, на который оставалось только облизываться. Женьке, Юльке и мне тоже достались «маузеры» — у них хоть и сильная отдача, но они и потяжелей, чем «мосинки», а значит — устойчивей.
После короткой тренировки — длинной она быть и не могла — я хладнокровно позаимствовал у тёти Фроси драный пограничный маскхалат, распустил его на ленты и несколькими обмотал «маузер», а остальные на скорую руку пришил тут и там, фестонами и просто одним концом, к своей куртке. Юлька, увидев меня в этом наряде, звонко расхохоталась:
— Ой, не могу! Леши-ий!!!
— Именно, — бесстрастно сказал я. — Могу поделиться.
Хокканен хмыкнул и покачал головой. Женька почесал нос. Моему примеру никто не последовал — да ну и фик с ним. У меня, кстати, почему-то было совершенно точное ощущение, что операцию откладывать не придётся.
— Ну что, давайте снаряжаться заранее, — капитан простецки высыпал на остатки моей материи горку золотисто-масляных парабеллумовских патрончиков, положил тут же полдюжины пустых плоских
